Знак вопроса 2002 № 02

Рождение науки

Мыслящего человека всегда интересовало его прошлое. И археология — наука, изучающая историю человеческого общества по памятникам материальной культуры, — всемерно помогает в этом. Еще в начале XIX века наши познания о прошлом Месопотамии были ничтожно малы: вся письменная история кончалась тогда эпохой правления жестоких ассирийских царей, упомянутых в Библии. Античная эпоха оставила в памяти последующих поколений заметный след, и в том числе бесценные сведения из первых рук о многолюдных городах и цветущих царствах далекого Востока. В V веке до н. э. греческий мудрец Геродот — отец истории — побывал в Вавилоне. Александр Македонский, став твердой ногой на землях Западной Азии, хотел сделать халдейский Вавилон столицей своей гигантской империи, но скоропостижная смерть помешала ему осуществить этот смелый проект. Греки и римляне проникали в ту пору в самые отдаленные уголки Месопотамии, в пески Аравии, в приморские города Индии. Но им довелось увидеть лишь закат месопотамской цивилизации, лишь слабое отражение былого ее великолепия. Превращение некогда цветущих городов в безымянные телли происходило здесь, в Месопотамии, с удивительной быстротой. Так, в середине V века до н. э. Геродот посетил все еще богатый и многолюдный Вавилон, но не смог найти. Ниневию, разрушенную в 612 году до н. э., то есть всего лишь полтора столетия назад. Больше того, в 401 году до н. э. 10-тысячный отряд греческих наемников во главе с Ксенофонтом прошел буквально в двух шагах от этой мертвой ассирийской столицы, даже не заметив ее внушительных руин. А четыре века спустя античный историк Страбон говорит уже и о Вавилоне как о заброшенном и почти безлюдном городе.

В средние века Месопотамия вновь переживает бурный расцвет. Багдад становится центром ислама и столицей могущественного и обширного мусульманского государства халифов. Процветают земледелие и ремесла, развиваются науки, строятся новые города и лишь опустошительное нашествие монголов в XIII веке превратило страну в пустыню: каналы, плотины и водохранилища были разрушены, а с ними ушла из многих мест и жизнь. Славное пошлое Двуречья вскоре было забыто. В короткой памяти человечества об этих некогда богатых городах, могущественных царях и грозных богах сохранились лишь смутные воспоминания. Разрушительные дожди, песчаные бури и палящее солнце быстро превратили все великолепные постройки этих городов, сделанные из сырцового кирпича, в безликие округлые холмы, надежно хранящие тайны древней истории Востока.

Полунищие племена арабов столетиями бродили со своими стадами среди месопотамских теллей. Бедуины не имели ни малейшего представления о содержимом этих холмов. Когда в Нимруде на глазах изумленных кочевников англичанин Лэйярд обнаружил статуи неведомых языческих богов и руины дворцов, местный шейх Абд ар-Харман был потрясен увиденным: «Многие годы живу я в этой стране. Мой отец и отец моего отца разбивали здесь до меня свои шатры, но и они никогда не слышали об этих истуканах. Вот уж двенадцать столетий правоверные — а они, слава Аллаху, только одни владеют истинной мудростью — обитают в этой стране, и никто из них ничего не слыхал о подземных дворцах, и те, кто жил здесь до них, тоже.

И смотри! Вдруг является чужеземец из страны, которая лежит во многих днях пути отсюда, и направляется прямо к нужному месту. Он берет палку и проводит линии: одну — сюда, другую — туда. «Здесь, — говорит он, — находится дворец, а там — ворота». И он показывает нам то, что всю жизнь лежало у нас под ногами, а мы даже и не подозревали об этом. Поразительно! Невероятно!»

Да, именно археологии суждено было вновь вернуть миру забытые и погребенные в земле великие восточные цивилизации.

В 1843 году француз Поль Эмиль Ботта воткнул заступ в руины ассирийского дворца в Хорсабаде, близ Мосула. Два года спустя англичанин Астон Генри Лэйярд открыл миру забытые ассирийские столицы — Ниневию и Нимруд. Не прошло и полувека, как французский консул де Сарзек обнаружил на юге Ирака следы шумерской цивилизации. Потом последовали новые открытия: английской экспедиции Леонарда Вул-ли в Уре и немецких археологов в Уруке. Как выяснилось, шумерские города возникли на рубеже IV–III тысячелетий до н. э.

«Археологические исследования, проведенные за последнее столетие на Ближнем Востоке, — писал С. Крамер, — обнаружили такие сокровища духовной и материальной культуры, о каких и не подозревали предшествующие поколения ученых. Благодаря наследию древних цивилизаций, извлеченному из-под толщи песка и пыли, в результате расшифровки древних языков и восстановления давно забытых литературных памятников наш исторический горизонт сразу расширился на много тысячелетий».

Но чем больше узнавали археологи о далеком прошлом страны, тем становилось очевиднее: у жителей городов Шумера были предшественники. Мы не знаем, на каком языке они говорили, к какому роду-племени принадлежали. До наших дней сохранились в земле лишь скудные остатки их былой культуры, выдержавшие разрушительный бег времени, — обломки глиняной посуды с резьбой и росписью, статуэтки божеств, каменные орудия труда, украшения, руины непрочных жилищ из глины, дерева и тростника. Это были первые земледельцы нашей планеты. Именно они заложили первый кирпич в фундамент будущих блестящих цивилизаций. Здесь человек впервые научился выращивать хлеб, разводить скот и строить постоянные жилища. Здесь древние охотники и собиратели впервые перешли от присвоения готовых продуктов природы к непосредственному производству пищи — скотоводству и земледелию. Новые формы хозяйственной деятельности привели к оседлому образу жизни, быстрому росту числа поселений, расцвету искусства и ремесел.

Сейчас трудно себе представить, что еще каких-нибудь 40–50 лет назад солидные монографии и научные журналы хранили полное молчание о дописьменной истории Ирака. Археологические работы велись главным образом на месопотамской равнине, на юге и в центре, среди руин некогда цветущих городов, а север Месопотамии находился в каком-то странном забвении. Лишь постепенно, с большим трудом к 50-м годам удалось, благодаря довольно скромным по масштабам раскопкам нескольких древних теллей Сирии и Ирака, создать приблизительную схему развития дописьменных месопотамских культур, состоявшую из трех периодов или этапов. По принятой среди археологов традиции каждый такой период получил название той местности или пункта, где проводились первые раскопки. Так появились на свет последовательно сменяющие друг друга этапы и культуры: Хассуна (VI тысячелетие до н. э.), Халаф (V тысячелетие до н. э.) и Убейд (конец V–IV тысячелетие до н. э.).

Как показали полевые исследования Роберта Брейдвуда (США), наиболее ранние поселения земледельцев и скотоводов (Джармо) встречаются только на севере Месопотамии — в горах и предгорьях Иракского Курдистана (Загрос). И эти находки еще раз подтвердили правоту теории академика Н. И. Вавилова о приуроченности всех очагов первоначального земледелия к горным и предгорным субтропическим (и тропическим) зонам. Стоит ли удивляться, что и внимание первых советских археологов — Н. Я. Мерперта и Н. О. Бадера, приехавших в Ирак с рекогносцировочными целями в 1968 году, привлекли прежде всего северные районы страны, где сформировались и развились древнейшие земледельческо-скотоводческие культуры нашей планеты. Так как северо-восток был уже более или менее охвачен работами американцев (Р. Брейдвуд и др., 40—50-е годы), то наши ученые по совету иракских и английских коллег отправились «искать счастья» на северо-запад Ирака, в Синджарскую долину.

Телли Синджарской долины

В ясный мартовский день, когда воздух, омытый весенними ливнями, особенно прозрачен и чист, от старой турецкой крепости с каменистых холмов, на склонах которых прилепился небольшой городок Телль-Афар, открывается великолепный вид почти¹ на всю Синджарскую долину. Ровная изумрудная поверхность необозримых полей пшеницы и ячменя обрамлена цепью невысоких гор и прорезана голубыми нитями речушек и ручьев, большинство которых высыхает за время долгого и жаркого иракского лета. С запада долину замыкает Синджарский хребет высокой около 1250 метров. Его темный силуэт напоминает припавшего к земле фантастического гигантского зверя. Но, пожалуй, самая примечательная черта местного пейзажа — искусственные холмы — телли. Их размеры и очертания необычайно разнообразны: треугольные и трапециевидные, овальные и полусферические, огромные и совсем крохотные бугорки, едва заметные среди зелени посевов. Не менее разнообразны и следы тех древних культур, которые скрыты в их глубинах.

Вид на долину, открывающийся с холма в Телль-Афаре, действительно прекрасен. Еще Генри Лэйярд был поражен им, когда в 40-х годах прошлого века, пересекая Северную Месопотамию, он остановился на ночлег в этом городке.

«Со стен города, — писал он, — предо мной открылась беспредельная перспектива широкой долины, простирающейся на запад к Евфрату и теряющейся в туманной дали. Руины древних городов и деревень поднимались со всех сторон, и в лучах заходящего солнца я насчитал более ста холмов, темные вытянутые тени которых ложились на долину. Это были свидетельства расцвета и гибели цивилизации Ассирии».

Днем все живое здесь прячется, спасаясь от зноя, и древние холмы кажутся заброшенными и мертвыми. Даже их постоянные обитатели — ленивые змеи, юркие ящерицы и пугливые грызуны — уходят в сумрачные и прохладные лабиринты своих нор. И когда после полудня раскаленный воздух начинает почти осязаемо струиться, над Синджарской равниной возникают причудливые миражи: телли отрываются от земли и, словно старинные парусные фрегаты, торжественно плывут на белых подушках облаков куда-то вдаль.

Вечером картина меняется. В золотистых лучах предзакатного солнца долина оживает, наполняясь толпой больших и малых теней, которые отбрасывают древние холмы. Это — молчаливые призраки прошлого. Они помнят, как почти восемь тысячелетий назад с крутых горных склонов спустились в благодатную долину первые земледельческие племена. Они помнят грозный гул тяжелых ассирийских колесниц, мерную поступь прославленной греческой фаланги, торжественную музыку военных маршей, под которые шагали по полям Европы, Азии и Африки грозные римские легионы.