Знак вопроса 2002 № 02

Первые два сезона лагерь состоял только из крепких армейских палаток шатрового типа на десять мест каждая. Помимо жилых палаток, были поставлены «шатры» для столовой и лаборатории. Кроме семи советских сотрудников, в первые годы в лагере экспедиции жили повар, его помощник, слуга и сторож. Рабочие-арабы разбили свой палаточный городок неподалеку от нас — на южном склоне более низкого холма Ярым-тепе-2, у проселочной дороги.

Проблема воды в принципе была успешно решена нами еще во время московских сборов. Чья-то гениальная голова предложила взять с собой в Ирак вместе с автомашинами и прочим имуществом металлическую бочку на колесах емкостью 1000 литров. Все выгоды обладания подобной тарой мы поняли только на месте. Лагерь наш стоял в чистом поле. До ближайших хуторов и деревень было не менее полутора-двух километров, да и там вода в колодцах была солоноватой и малопригодной для питья. Зато в городке Телль-Афар, расположенном неподалеку, находилась водонасосная станция. Она снабжала очищенной, пропущенной через фильтры водой, поступавшей по трубам из реки Тигр, все многочисленное население города. Так что при необходимости там вполне можно было получать хорошую питьевую воду.

Казалось бы, все просто: есть мощный грузовик ГАЗ-53, есть бочка на колесах — бери и вези. Но первые же недели ярымской жизни показали, что во всех своих планах и расчетах мы должны принимать во внимание капризы коварной местной природы. Полевая грунтовая дорога до Телль-Афара от лагеря экспедиции проходит по ровной степи. Расстояние невелико — менее десяти километров. Но на этом крохотном отрезке дорогу пересекают два больших, в несколько метров шириной и около двух глубиной, обычно сухих русла — «вади» и более мелкие рытвины и канавы. В сезон дождей, когда в горах и на равнине идут многодневные мощные ливни, эти русла и канавы быстро наполняет вода, и они превращаются в бурные и глубокие реки. Да и синджарская степь с ее лёссовыми почвами, пропитывается влагой, раскисает и становится морем грязи. Местные жители в случае особой нужды рискуют ездить в это время лишь на колесных тракторах. Нам же, несмотря ни на какие гримасы погоды, для самого минимального удовлетворения своих нужд (и нужд 15 шургатцев) требовалось ежедневно привозить с водокачки Телль-Афара не менее одной тысячелитровой бочки воды.

Водитель экспедиции — Муса Умарович Юнисов, он же «Миша»

Первое время, когда в экспедиции были лишь джип ГАЗ-60 и отнюдь не вездеходный грузовик ГАЗ-53, в распутицу ездили в город за водой на тракторе, взятом напрокат у крестьян соседнего хутора. Это была целая эпопея: с форсированием водных преград и преодолением грязевых ям-ловушек. Только с 1973 года, после прибытия к нам вездехода ГАЗ-66, проблема решилась сама собой. Этот приземистый мощный автомобиль легко преодолевал все преграды на пути к Телль-Афару, и мы могли больше не беспокоиться о водоснабжении.

Все сказанное выше относится и к вопросам нашего продовольственного обеспечения, ведь ранние овощи и прочие продукты мы покупали в лавках того же Телль-Афара.

Опыт первого полевого сезона показал, что место для лагеря на западном склоне холма Ярым-тепе-3 выбрано неудачно. Во-первых, палатки не были защищены от постоянных сильных западных ветров, а во-вторых, для обустройства жизни экспедиции явно требовалось сооружение каких-то более капитальных ' зданий (например, для лабораторной работы, для хранения имущества, для столовой и кухни), нежели легкие брезентовые шатры.

И вот в 1970 году работа по строительству солидной экспедиционной базы закипела. Наш начальник решил положить в основу проекта будущего здания традиционный местный дом из сырцового кирпича, но только удвоить его по осевой линии, соединив две небольшие постройки в одно довольно внушительное сооружение. Кроме того, дом, по замыслу этого же главного архитектора, снабжался целым рядом деталей, обычно отсутствовавших в местном домостроительстве, — нормальными застекленными окнами вместо узких щелей-продухов и навесными металлическими дверями. Стены были сложены из плоского сырцового кирпича (смеси глины, навоза и рубленой соломы) и обмазаны сверху глиняным раствором. Крыша держалась на деревянных балках, на которые постелили тростниковые циновки, потом положили слой глины и слой гипса. По углам плоской крыши возвышались странные ступенчатые башенки.

Торжественное открытие первой очереди новой базы экспедиции состоялось 1 мая 1970 года, на исходе второго полевого сезона. Но окончательно мы переехали в дом лишь на следующий год, перенося на восточный склон холма и свои жилые палатки. Внутри длинного глинобитного здания с аккуратно побеленными наличниками окон разместились жилые комнаты и учреждения: в отдельной небольшой комнатке, с торца, жил наш постоянный сторож Мухаммед Змии (кстати, он же был и владельцем участка земли, на котором находились почти все телли Ярым-тепе), далее шли лаборатория и склад оборудования, столовая (салон, по нашей ярымской терминологии), она же одновременно клуб-читальня и, наконец, кухня (в которой, как правило, жил повар). Сами мы по-прежнему предпочитали обитать в просторных шатровых палатках. Нельзя не сказать несколько слов и о другом насущно необходимом для нас сооружении — хама-ме (бане), невысоком глинобитном домике без окон, с плоской крышей и двумя отделениями-клетушками: хассунским и халафским, по культурной принадлежности тех двух теллей, которые мы копали. Над входом в каждое из отделений вместо надписи был вмазан соответствующий древний черепок керамики. Странное дело, но я не помню случая, чтобы человек, работающий на хассунском телле, прошел в халафский отсек, и наоборот.

Традиция — великая вещь! Наверху, на подставке из кирпича, покоилась большая металлическая бочка литров на сто. Бочку заливали холодной водой из канистр, которые по приставной лестнице таскали и наш бой Хасан, и мы сами. В жаркую погоду за несколько часов солнце делало воду теплой, а иногда и горячей. В прохладное время (март — часть апреля) бочку искусственно нагревали снизу с помощью керогаза. В последнем случае мытье становилось делом не безопасным. После нагрева воды до нормальной кондиции первая пара посетителей испытывала все удовольствия банного кайфа. Но уже для второй пары вода оказывалась куда горячее. И если дежуривший на крыше Хасан вовремя не доливал в бочку холодной воды, уже через 30–40 минут внутрь шел чистый кипяток. Зазевавшийся дохтур («доктор» — так звали нас уважительно местные жители) мог получить на голову и плечи струю кипятка. Тогда в банные дни можно было наблюдать такую сцену: из хассунского или халафского отделения выскакивал голый человек с намыленным лицом и диким голосом кричал на всю Синджарскую долину: «Хасан, лязим мсай барид!», что на ломаном арабском языке означало: «Хасан, давай скорее холодной воды!» Значит, влага в хамаме достигла критической точки нагревания. Но нередко чрезмерное усердие Хасана приводило к обратному: любители помыться получали добрую порцию ледяной воды, ведь ее брали из бочки с надписью «Квас», где за двойными стенками и теплоизолирующей прокладкой вода долго сохраняла чистоту и прохладу.

Что касается еды, то по существующей в Ираке традиции мы всегда нанимали местного повара: первые два сезона у нас работал седоусый перс Аббас в серой каракулевой папахе, а потом несколько лет — симпатичный, невысокого роста, круглолицый айсор, сеид (по-арабски — господин) Слиу из Мосула, глава большого семейного клана. Он прекрасно готовил, был покладистым и очень доброжелательным человеком. Как правило, ему помогал кто-то из местных мальчишек-туркманов. Наши трапезы в салоне проходили весьма торжественно, по какому-то особому восточному ритуалу. Шурпу (местный вид супа) обычно приносил и лично разливал по тарелкам сам повар.

Второе — мясо с отварным рисом, фасолью и овощами на овально-плоских фарфоровых блюдах — держал слуга, а повар с величественным видом, словно одаряя каждого из нас золотым рублем, раскладывал эту снедь дохтурам. При этом соблюдалась строгая иерархия: едой поочередно обносились сначала начальник экспедиции Рауф Магомедович Мунчаев (мудир, то есть начальник, как его звали иракцы), потом дохтур Николай (заместитель начальника экспедиции, профессор Николай Яковлевич Мерперт) и т. д., пока свою долю не получали и сидевшие на другом конце стола. Звучные названия местных арабских яств и сегодня звучат в моих ушах: тимэн (рис), ляблябия (горох), фасолия (понятно без перевода), хасс (крестс-салат), лахам (мясо), долма (голубцы из виноградных листьев с начинкой из риса и молотого со специями мяса), хубуз (хлеб), шакар (сахар) и др.

Жили мы, как я уже говорил, в больших десятиместных брезентовых палатках, в каждой из которых размещалось обычно не более четырех человек. Спали на походных раскладушках, в ватных спальных мешках. И поскольку ночи в Ярым-тепе, как правило, оставались прохладными вплоть до середины мая, мы редко вылезали из своих мешков даже с приходом теплой погоды.

Когда наш лагерь вслед за строительством базы экспедиции переместился на восточный склон холма, он оказался почти на берегу ручья и крохотной речушки, известной у местных жителей под названием Абра. Почти все время нашего пребывания в Ярым-тепе дно реки было сухим: ее воду разбирали на полив садов и огородов еще в верховьях. Но в дождливые годы и в конце апреля — после созревания урожая — речушка наполнялась водой, зарастала по берегам травой и цветами, становясь преградой на пути между лагерем и внешним миром. Правда, для машин имелся примитивный, но крепкий мост из камней, зато людям, шедшим из лагеря на работу к теллю Ярым-тепе-1, находившемуся метрах в трехстах к востоку от базы, нужно было перепрыгивать Абру или переходить ее вброд. Другой телль — Ярым-тепе-2, принадлежавший к халафской культуре, лежал буквально в двух шагах от лагеря, как бы замыкая его с юга. Поэтому мне, работавшему именно на этом холме, спешить не приходилось: пока коллеги по узкой росистой тропке, пробитой среди зелени хлебов, шли за речку на свой объект, я мог спокойно собирать инструменты и чертежи, благо склон моего телля начинался сразу же за порогом дома.

У природы нет плохой погоды

В городских условиях человек почти не ощущает погоды — не обращает внимания на ее капризы — дожди, ветры, грозы, снегопады. Погода важнее для сельского жителя — к ней приспособлен весь уклад местной жизни.

Но особенно чувствуют погоду люди, вынужденные по роду своей профессии подолгу жить в чистом поле (в степи, в тайге, в пустыне, в горах) в палатках и шалашах, в легких избушках и в домах-вагончиках, — геологи, охотники, геодезисты, топографы, археологи. От тончайших нюансов местной погоды зачастую зависит не только успех всей их работы, но иногда и сама жизнь. Вот почему так пристально всматриваются они по утрам в едва светлеющее на востоке небо, проверяют направление и силу ветра, прикидывают свой путь в расчете на дождь или снегопад.