Золотая Орда. Между Ясой и Кораном. Начало конфликта

О великанах древности размышлял ал-Бируни в своем трактате о мировой хронологии: «Что же касается огромности тел, то хотя она и не обязательна, так как теперь ее не наблюдают, и то время, к которому относятся рассказы о ней — отдаленно, это, однако, все же не является невозможным. Вот ведь, и в Торе говорится нечто подобное о телесах великанов, но ею не пренебрегают с тех пор, как израильтяне видели их воочию, и никто на нее не нападает. Наоборот, [израильтянам] читали [Тору] и они сами читали ее и не смотрели на тех, кто ее читает, как на лжецов. Однако, если бы великаны были не так [огромны], как рассказывают, то читающего Тору, несомненно, обвинили бы во лжи, поскольку он говорит нечто противоречащее видимости. И если бы какие-то люди действительно не были огромны телом — прибавил им Аллах в этом обширности! — то наверное не осталось бы упоминание о них в устах непрерывным и не уподобляли бы им всякого, кто превосходит величиной обычные существа своего вида. Таковы, например, люди из племени Ад; уподобление им стало ходячей [поговоркой]. Но где мне заставить [скептиков] поверить моим словам об адитах! Они ведь отрицают даже то, что ближе по времени и более очевидно по состоянию, и приводят доводы, которых не сравнить с самыми слабыми доказательствами, применяемыми против них. [Эти скептики] бегут от согласия с убедительнейшими доказательствами, "словно пугливые ослы, бегущие ото льва", но что скажут они о следах [существования] огромных людей, находимых теперь в домах, выбитых в твердых скалах в горах Мадьяна^{28} и в вытесанных в этих горах могилах, о погребенных в глубине могил костях, величиной с кости верблюда или больше, и о зловонии, из-за которого в эти могилы можно войти, только заткнув чем-нибудь ноздри? Жители тех мест согласны в том, что это "люди тьмы", но когда [скептики] слышат про "день тьмы", то насмешливо смеются, презрительно кривят губы и задирают нос, радуясь тому, что предполагают, и думая, будто они достойнее [других] и выдаются из ряда простых людей. Но достаточно с них Аллаха! За нас — наши дела, а за них — их дела» (ал-Бируни. Хронология, с. 101).

То, о чем спрашивал Берке, было хорошо известно баварскому солдату Иоганну Шильтбергеру, который много лет скитался по восточным странам (1394–1427). Вот его рассказ: «Жил-был в Египте великан, называемый язычниками ал-Искендер. Главный город этого края и резиденция короля-султана есть Миср или Каир, как его называют христиане. В этом городе насчитывается 12 тысяч хлебных печей. Указанный великан был таким сильным, что однажды принес в город такое огромное количество дров, что им можно было растопить все указанные печи, за что он получил от каждого хлебопека по хлебу, то есть всего 12 тысяч хлебов, которые он съел за один раз. Кость от ноги этого великана находится в Аравии в одном ущелье меж двух гор. Там, среди скал есть такая глубокая долина, что нельзя увидеть ручья, который ее орошает, но журчание ручья слышно. Нога великана наведена через это ущелье вместо моста. Все путешественники, пешие или конные, которые проходят через эту местность, должны проходить по этой ноге, так как другого прохода по этой дороге нет, а она чаще других посещается купцами. По уверению язычников, эта нога по длине равна парасангу, то есть расстоянию полета стрелы. Здесь с купцов взимают пошлину, служащую для покупки деревянного масла, которым смазывают ногу, чтобы она не сгнила. Сравнительно недавно, примерно около двухсот лет назад, как видно из приписки, король-султан велел построить мост неподалеку от ноги, чтобы владетели, которые приходили бы туда с большим войском, могли переходить через ущелье по мосту, а не по ноге. Но это не мешает желающим выбирать путь через ногу, чтобы убедиться в том, что в этом краю существует чудо, о котором я не говорил бы и не писал бы, если бы не видел его собственными глазами» (Шильтбергер, с. 55).

Интерес Берке к чудесам мира и попытка расспросить чужеземных послов были обычной практикой монгольских правителей. Так, царь Малой Армении Хетум, находясь при дворе каана Менгу, услышал разные удивительные истории. В одной из них шла речь о кости, растущей из земли: «Есть остров песчаный, на котором растет, подобно дереву, какая-то кость драгоценная, которую называют рыбьей; если ее срубить, на том же месте она опять растет, подобно рогам». В другой говорилось о диких племенах: «Есть некая страна за Хатаем [Китаем], где женщины имеют обличье человека — [существа] словесного, а мужчины — обличье собачье; они бессловесны, огромны, волосаты. Собаки эти не позволяют никому вступать в их страну, собаки же охотятся за дичью, и ею кормятся собаки и женщины. От совокупления собак с женщинами дети мужского пола рождаются собаками, женского — женщинами». Киракос, записывая слова Хетума, высказывает осторожное сомнение: «Много чего еще рассказывал мудрый царь наш о диких племенах, но мы опускаем [эти рассказы], ибо кое-кому они могут показаться лишними» (Киракос Гандзакеци. 58).

В тот же год при дворе каана Менгу францисканец Вильгельм де Рубрук услышал легенду о золотых персиках. Брат Вильгельм не понял смысла этого рассказа. Заботой монгольских ханов был поиск секрета долгой жизни. Вот что хотели придворные хана обсудить с иностранцем. Мистическую тему они преподнесли как космографическую. Скорее всего, это был тест. Получив послание, францисканец применил не тот код, отсюда его сомнения в реальности «страны бессмертных». Диалог не состоялся: «Рассказывали также за истину, чему я не верю, что за Катайей есть некая область, имеющая такое свойство: в каком бы возрасте человек ни вошел в нее, он и останется в таком возрасте, в котором вошел»^{29}. Это древняя китайская легенда о «стране бессмертных».

В свою очередь брат Вильгельм настойчиво пытался разузнать у китайских монахов о людях чудовищного вида. То, что он услышал в ответ, выглядит неожиданно. Монахи заявили, что никогда ничего подобного не видели^{30}. Однако настойчивость брата Вильгельма не пропала даром, и некоторые истории китайские монахи все же ему поведали. В частности, он узнал о загадочном существе синсин на негнущихся ногах, кровь которого использовалась в качестве красителя: «Однажды сидел со мной некий священнослужитель из Китая, который был одет в ткани лучших красных оттенков. И спросил я его, откуда у него такой цвет одежд. Он же рассказал мне, что в восточных областях Китая есть высокие скалы, среди которых обитают некие существа, в целом похожие на человека, за исключением того, что их ноги не гнутся в коленях, и ходят они словно подпрыгивая. Ростом они не выше одного локтя, тела их полностью покрыты волосами, и живут они в недоступных пещерах. Их охотники, выходя, приносят с собой пиво, коим они могут сильно опьянить, и делают углубления в скалах, наподобие чаши, и наполняют их этим пивом. Ибо Китай до сих пор не имеет вина, и лишь теперь они начинают высаживать виноградную лозу, хотя их основной напиток приготовляется из риса. Итак, охотники прячутся, а вышеуказанные животные выходят из своих пещер и отведывают этот напиток и кричат: хин, хин, и поэтому, благодаря этому крику, они имеют свое название, т. е. хинхин. И тут они собираются в большом количестве и пьют это пиво, пьянеют и тут же засыпают. Затем подходят охотники и связывают руки и ноги спящих. После чего они вскрывают у них вену на шее и собирают их кровь по каплям в необходимом количестве, после чего не препятствуют их уходу. И эта кровь, как он мне сказал, является самым ценным веществом для окраски в красный цвет (Itinerarium. XXIX. 47–48).

При дворе Хубилая, как сообщает Марко Поло, ценились рассказы о необычном, и, что важно, слушателем занимательных историй выступал сам великий хан. Вернувшись в Италию, Марко Поло признался своему собеседнику, писателю Рустичелло, что воспользовался этой ситуацией во благо себе: «Видел он и слышал много раз, как к великому хану возвращались гонцы, которых он посылал в разные части света; о деле, зачем ходили, доложить, а новостей о тех странах, куда ходили, не умели сказывать великому хану; а великий хан называл их за то глупцами и незнайками и говаривал, что хотелось бы услышать не только об одном том, зачем гонец посылай, но и вестей и о нравах, и об обычаях иноземных. Марко знал все это, а когда отправился в посольство, примечал все обычаи и диковины и сумел поэтому пересказать великому хану обо всем» (Марко Поло, с. 51). Что стоит за интересом великого хана к чужеземным обычаям? Отдавал ли Марко Поло себе отчет в мистической и милитаристской составляющих этого интереса?

На самом деле, речь шла об описании мира во всем его многообразии. Владел миром тот, кто знал его тайны. Космографическая программа Хубилая была продолжением военной экспансии и включала разведывательные экспедиции на Мадагаскар и Занзибар^{31}, на остров Цейлон за сокровищами Будды, на острова Южных морей^{32} и в Страну тьмы — приполярные области Сибири. Владения хана были столь велики, что границы реального мира с неизбежностью растворялись в описаниях мифических стран. Универсум мыслился как каталог географических сведений, последние страницы которого открыты для обновления. Свою карьеру при дворе Хубилая Марко Поло начинал как гонец, способный добывать интересные сведения. По его собственному признанию, «как увидел великий хан, что Марко отовсюду несет ему вестей, зачем посылается, то делает хорошо, все важные поручения в далекие страны стал он давать Марку; а Марко исполнял поручения отменно хорошо и умел рассказывать много новостей да о многих диковинках» (Марко Поло, с. 51). Наглядным доказательством далеких поездок является «Книга о разнообразии мира».

Поверхностный, на первый взгляд, опрос гонцов со всех концов мира указывает на программу с далеко идущими целями. Это была иррациональная по сути своей деятельность, некая производная от имперского универсума, и ее можно рассматривать как альтернативу духовной технике, посредством которой алхимики и мистики искали путь к бессмертию. В пределе внешний и внутренний пути сливались у линии воображаемого горизонта. Видимо, окружение Хубилая и сам хан считали эту линию достижимой, иначе, чем объяснить размах монгольских экспедиций. Двор питал интерес к иррациональному опыту других культур, владевших рецептами продления жизни. Вот каких вестей о чужеземных обычаях жаждал хан.

Глава 2. Берке против Сартака: религиозный конфликт?

Минхадж-ад-дин Джузджани (1193 — после 1260) собирал слухи о монголах, пребывая в Индии. Какова степень исторической достоверности сообщаемых им известий? Обычно исследователи этот вопрос не задают. В кратком обзоре биографии и творчества Джузджани А. Арсланова отмечает, что по сути это был единственный из персидских историков, настроенный к монголам крайне враждебно [107] . С монголами ему пришлось столкнуться во время обороны Тулака. В 1223 г. Джузджани покинул Хорасан и ушел в Индию, где нашел покровительство у делийских султанов. Свой исторический труд «Насировы разряды» он завершил к 1260 г. Последняя, двадцать третья глава сочинения посвящена монголам. По мнению, А. Арслановой, «в отличие от некоторых последующих за ним собратьев по перу, подвизавшихся в жанре историографии, Джузджани был весьма честно мыслящим и правдивым историком, в силу своей географической удаленности от места событий официально не ангажированным» [108] . Издатели второго тома «Сборника материалов» В. Г. Тизенгаузена, А. А. Ромаскевич и С. Л. Волин, отмечали: «До жившего в Индии Джузджани сведения о Золотой орде могли доходить только в виде слухов, и поэтому сообщенные им данные не совсем точны, в частности, им несколько преувеличено мусульманское благочестие Берке». В казахском переиздании этого тома сделано уточнение: «Все мусульманские источники подтверждают сообщения Джузджани об особом мусульманском благочестии Берке-хана» [109] . Все свелось к мелким препирательствам. Достоверность известий, полученных Джузджани от самаркандского саййида Ашраф-ад-дина, сомнению не подвергается. Несомненно, рассказы саййида были записаны без всяких искажений. Другое дело к, какому жанру относятся эти рассказы? На мой взгляд, их следует рассматривать как утопии. Религиозные и политические утопии не нуждаются в фактах. Безусловная ценность утопий в их альтернативности историческому реализму.

107

Арсланова А. А. Минхадж ад-Дин Джузджани и его труд «Табакат-и Насири»//Материалы итоговой конференции Института истории им. Ш. Марджани АН РТ за 2006 год по отделу средневековой истории. Казань, 2008. С. 9.

108

Арсланова А. А. Минхадж ад-Дин Джузджани и его труд, с. 14.

109

История Казахстана в арабских источниках. Т. IV. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Извлечения из персидских сочинений, собранные В. Г. Тизенгаузеном и обработанные А. А. Ромаскевичем и С. Л. Волиным. Дополненное и переработанное издание. Алматы, 2006. С. 37–38.

Проверим эту гипотезу на конкретном сюжете.

«Рассказ о мусульманском благочестии Берка.

Второй рассказ. Тот же саййид Ашраф ад-дин рассказывал, что по смерти Бату-хана остался сын его Сартак, чрезвычайно жестоко и несправедливо обращавшийся с мусульманами. Сартак [этот] из страны Кипчакской и Саксинской отправился ко двору Менгу-хана, чтобы по милости Менгу-хана сесть на место отца [своего] Бату. Когда он дошел до тамгачских^{33} земель Менгу-хана, [то последний] приняв его, отпустил его с почетом восвояси. Приближаясь к своему дяде Берка-хану, он (Сартак) отказался [от посещения его], свернул с дороги и не пошел к своему дяде. Тогда Берка-хан отправил людей к Сартаку [сказать ему]: "Я заступаю тебе место отца; зачем же ты проходишь точно чужой и ко мне не заходишь?" Когда посланные доставили Сартаку весть Берка-хана, то проклятый Сартак ответил: "Ты мусульманин, я же держусь веры христианской; видеть лицо мусульманское [для меня] несчастие". Да проклянет его Аллах многократно! Когда такая неподобающая весть дошла до того мусульманского царя Берка-хана, то он вошел один в шатер, обмотал шею свою веревкой, прикрепил цепь к шатру и, стоя, с величайшею покорностью и полнейшим смирением плакал и вздыхал, говоря: "Господи, если вера Мухаммадова и закон мусульманский истины, то докажи мою правоту относительно Сартака". Три ночи и три дня он, таким образом, рыдал и стонал, совершая обычные обряды, пока [наконец] на четвертый день проклятый Сартак прибыл в это место и умер. Всевышний наслал на него болезнь желудка, и он (Сартак) отправился в преисподнюю. Некоторые рассказывали так: заметив на челе Сартака признаки возмущения, Менгу-хан тайком подослал доверенных людей, которые отравили проклятого Сартака, и он сошел в ад. Берка-хан женился на жене Бату; из рода Туши-хана было всего 15 сыновей и внуков, [но] все они отошли в геенну, и [потом] все царство поступило в распоряжение Берка-хана. По благодати мусульманства перешли во власть его земли кипчакские, саксинские, булгарские, саклабские и русские, до северо-восточных пределов Рума, Дженда и Хорезма.

В 658/18 декабря 1259 — 5 декабря 1260 г., в котором окончены были эти "Разряды", некоторые лица, прибывшие из стран хорасанских, сообщили, что Менгу отправился в ад, что во всех городах Востока и Запада, равно как в землях Ирана ('Аджам), в Мавераннахре и Хорасане, в хутбе произносили имя Берка-хана и что султану этому дали прозвище Джамал ад-дин Ибрахим, а Аллаху лучше известна суть дела» (Сборник материалов. Т. I. С. 47–48).

Вернемся к конфликту между Берке и Сартаком, каким он виделся мусульманским мистикам. Рассказ саййида Ашраф-ад-дина не подлежит исторической критике или комментированию, поскольку в нем заведомо игнорируется историческая реальность. Реальность заменена некой воображаемой картиной, в центре которой эпизод с попыткой суицида и трехдневным плачем Берке. Рассказ саййида характеризует ожидания наблюдателей, придающих конфликту Чингизидов мифологическую глубину иной культуры. В воображении мусульманских духовных лидеров мир рисовался ареной войны между принявшими ислам и неверными, в этом дискурсе вообще нет места монголам с их соперничеством за власть. Перед нами не монгольские князья, а два религиозных фанатика.