Золотой ребенок Тосканы

— Я не хочу умирать здесь, — пробормотал он.

Перед глазами всплыла картина. Прекрасный летний день. Конские каштаны все в цвету, воздух напоен запахом свежескошенной травы и ароматом роз. Он ехал в Лэнгли-Холл, то и дело пуская лошадь рысью.

«Как поездка, мистер Хьюго»? — спросил его вышедший навстречу лакей, когда Хьюго легко спрыгнул с седла и передал поводья.

«Великолепно, спасибо, Джош!»

Затем — вверх по ступенькам и через входную дверь — в дом. Отец сидел с газетой в зале для завтраков и хмуро смотрел на него поверх страниц.

«Ты вернулся? В наше время было принято переодеваться, перед тем как выйти к завтраку».

«Прости, отец, но я чертовски голоден. Как ты чувствуешь себя сегодня?»

«Относительно неплохо. Но не хватает воздуха, когда я поднимаюсь по лестнице. Однако этого следовало ожидать, не так ли? Если ты надышался газом, легкие неизбежно будут повреждены».

«Скотская бойня! И бессмысленная к тому же».

«Я сомневаюсь, что подобная война может повториться, но подозреваю, что мы ничему так и не научились».

Хьюго попытался отвлечься от воспоминаний об этом разговоре и сухом, лающем отцовском кашле и почувствовал, что его сознание понемногу уплывает.

«Подумай о своей жене Бренде. Подумай о своем сыне», — приказал он себе. И попытался вообразить их лица, но те были размытыми и нечеткими, как на старых фотографиях.

Сколько лет он их не видел? Четыре года. Почти половину жизни Тедди. Когда он уходил на войну, сын был робким маленьким мальчиком, цепляющимся за юбку няни. А скоро ему исполнится девять, и Хьюго понятия не имел, как тот выглядит и чем занимается. Письма приходили только раз в несколько месяцев, текст был щедро вымаран цензором, так что в них почти не оставалось никакой информации. Жалкое «у Тедди все в порядке, он посылает свою любовь папе» — оставляло Хьюго немалый простор для размышлений: отправили ли Тедди в подготовительную школу, нравилось ли ему играть в крикет, стал ли он хорошим наездником…

Хьюго открыл глаза и увидел, что рядом кто-то стоит. Он вздрогнул, и его рука в перчатке невольно потянулась к табельному пистолету, однако он вовремя сообразил, что тот все равно не заряжен. Вспомнил он и о ноже, спрятанном в ботинке и сейчас совершенно бесполезном. Ну почему он не подумал об этом заранее, почему не был готов защищаться?!

Когда Хьюго смог наконец сфокусировать взгляд, его охватил ужас. Худенькая безликая фигура в черном одеянии с капюшоном. Мрачный жнец [6] . Смерть пришла за ним. Когда он попытался встать, фигура с едва слышным вздохом отступила назад. Только тогда Хьюго увидел, что это женщина, полностью одетая в черное, с головой и плечами, покрытыми шалью. Она держала корзину, которую теперь выставила перед собой, словно защищаясь.

6

Олицетворение смерти в фольклоре некоторых стран.

— Вы немец? — спросила она на итальянском, а затем добавила: — Дойч?

— Нет. Я не немец. Я англичанин, — ответил он по-итальянски, благодаря провидение за то, что за год, проведенный во Флоренции, смог достаточно свободно овладеть языком. — Мой самолет просто…

Он искал в памяти слова «разбился» или «был сбит», но не вспомнил ни того ни другого. В его довоенном словаре попросту не было подобных слов.

— Мой самолет упал. — Он сопроводил свои слова жестом, изображающим падение самолета.

Женщина кивнула.

— Мы слышали взрыв, — сказала она. — Только не поняли отчего. Мы боялись, что это немцы снова что-то взрывают.

Хьюго понимал ее с большим трудом. Он испугался было, что успел забыть весь выученный им итальянский, но затем сообразил, что она просто говорит на тосканском диалекте, который ему доводилось слышать от сельских жителей. Свои слова она подкрепляла жестами рук.

— Есть ли еще немцы в этом районе? — спросил он.

Она снова кивнула и, оглядевшись вокруг, как будто ожидая, что те могут появиться из ниоткуда в любой момент, заговорила:

— О да. Они окопались на холмах, забились в норы, как кролики. Я думаю, вашим людям будет нелегко их выкурить. Вам небезопасно оставаться здесь. Вы должны уйти на юг. Туда. — Она указала направление. — Оттуда наступают союзники. Мы слышали, что они уже приблизились к Лукке.

— Я не могу ходить, — нахмурился он. — У меня ранена нога. Мне нужно где-то спрятаться, чтобы я смог обработать рану и решить, что же мне теперь делать.

Женщина подняла глаза.

— Я не могу отвести вас в свою деревню, — сказала она. — Немцы иногда заходят туда. Врываются в дома и отбирают у нас еду. Там вы не будете в безопасности. Поговаривают, что и среди нас есть те, кто охотно продает информацию за продукты или сигареты.

— Я бы не хотел подвергать вас опасности, — сказал он. То есть, конечно, он хотел это сказать, но на самом деле у него получилось: «Я не буду для тебя опасным».

Она беспомощно развела руками:

— Если бы я жила одна, я бы согласилась и рискнула. Но мой маленький сын и бабушка моего мужа живут со мной. Я должна думать о них.

— Конечно. Я понимаю. Вы не должны подвергать себя опасности из-за меня.

Теперь она смотрела на него хмуро.

— Почему вы говорите на моем языке?

— Я жил во Флоренции в молодости. Целый год изучал там живопись.

— Вы художник?

— Собирался стать художником до войны. Вместо этого уже пятый год летаю на самолетах.

— Эта война лишила нас всех того, что мы любили, — сказала она и отвернулась.

Он кивнул со словами:

— Если бы только вы помогли мне встать, я бы постарался уйти. В любой момент меня могут обнаружить, и у вас будут проблемы из-за того, что вы говорили со мной.

— Вряд ли кто-то сейчас придет в эти места. — Она опасливо осмотрелась, пока говорила, будто не совсем доверяя собственным словам. — Оливки уже собрали. Я пришла посмотреть, не найдется ли под деревьями опавших плодов, или поискать в лесу грибы и каштаны. Нынче мы едим то, что можем найти. Немцы забирают у нас всё подчистую. — Воспоминание о немцах снова вызвало испуг на ее лице. Она поплотнее завернулась в шаль. — Вы совсем не можете идти?

— Я мог бы попытаться, если бы вы поддержали меня. Мне бы добраться до деревьев наверху. Там мне удастся спрятаться получше.

— Монастырь, — внезапно сказала она, оживившись. — Я отведу вас в монастырь. Там вы будете в безопасности.

— В монастырь? — Хьюго с протестантской подозрительностью относился ко всем этим католическим затеям, и особенно к монашеству. — Вы уверены, что это хорошая идея?

— Монастырь стоит в руинах, — пояснила она. — Никто туда не ходит. Но там можно было бы укрыться, если бы вы только смогли дойти.

Женщина поставила свою корзину и помогла ему встать. Она была удивительно сильна при всей своей хрупкости. Он взмок от боли, пока пытался устоять, кое-как опираясь на раненую ногу.

— Пойдемте, — сказала она. — Обнимите меня за плечи. Я вас поддержу.

— Нет. Я не могу. В этом нет необходимости, — отказался он. Теперь, когда они стояли рядом, разница между ними в росте и объеме бросалась ему в глаза.

— Не глупите. Вы ведь и шагу без помощи не сделаете. Давайте. Опирайтесь.