Золотой ребенок Тосканы

В конце концов, он послушался, ощущая сквозь шаль косточки худеньких плеч и все так же сопротивляясь мысли, что такая субтильная особа вынуждена будет выдерживать его вес.

— Правильно, — одобрила она. — Обопритесь на меня.

Он взял парашютную сумку в другую руку, и они стали пробираться между рядами оливковых деревьев. Порыв ветра швырнул им в лица край ее шали. Двигаться было очень тяжело — местами земля превратилась в месиво, но тут и там попадались камни и смерзшиеся комья. Хьюго, стиснув зубы, шагал вперед. Наконец они добрались до лесной опушки. Одни деревья стояли облетевшие и голые, а на других все еще оставались листья — это были вечнозеленые дубы и несколько высоких темных сосен между ними. Хьюго остановился и привалился к крепкому стволу дерева, с благодарностью глядя на свою помощницу.

— Мне нужно отдышаться, — с трудом проговорил он Но на самом деле это прозвучало как «мне нужно подождать и получше дышать». Его итальянский вовсе не был столь совершенным, чтобы справляться с идиомами.

— Давайте пройдем поглубже в лес. Здесь вас все еще можно заметить. И никогда не угадаешь, где могут скрываться немцы.

Она подтолкнула его. Они едва ползли между деревьями, поскальзываясь на мокрой листве и спотыкаясь о корни. Здесь во влажном воздухе был разлит густой пряный осенний дух, и мир замер в тишине. Женщина отошла от него, поспешив вперед, и потянула к себе свисающую ветвь.

— О, смотрите, каштаны! — воскликнула она. — Вот здорово! Обычно все дикие каштаны к этому времени собраны. И я заметила немного грибов на упавшем стволе. Соберу их, когда пойду домой.

— Я вижу, там валяется сломанная ветка, — сказал он. — Если вы подадите ее мне, я могу попытаться использовать ее для опоры.

— Хорошая идея. — Она подняла тяжелую ветвь, отряхнув сухие листья.

— Если мы сломаем ее вот так… — Женщина согнула ветвь, и та с громким треском сломалась, — То, думаю, все получится.

Он оперся на толстый конец.

— Да, из этого должен выйти толк. — Он улыбнулся ей с надеждой, и она ответила ему улыбкой.

— Это хорошо.

Он заметил, как осветилось ее лицо, когда она улыбнулась. Скрытая под этой шалью, она выглядела, как любая другая крестьянка, возраст которых часто было сложно определить. Но теперь Хьюго стало понятно: перед ним — молодая женщина, почти девушка, с озорной улыбкой и блестящими темными глазами.

— Теперь самое трудное, — проговорила она. — Я надеюсь, что вам придется не слишком тяжко.

Глава 5 ДЖОАННА Апрель 1973 года

Мы с мисс Ханивелл расстались по-дружески. Она даже пригласила меня прийти выпить с ней бокал хереса вечерком, чтобы не сидеть в сторожке в одиночестве. Я вежливо поблагодарила, но что-то во мне так и порывалось закричать: «Ты, старая лицемерка! Разве ты не помнишь, как портила мне жизнь?!» По моим догадкам, она была возмущена тем фактом, что отец еще носит титул, но даже учитывая, что он лишился всего, она все равно обязана была называть его «сэр Хьюго». Уверена, что это ее бесило.

Я медленно пошла вверх по дорожке, вдыхая приторный запах цветущих по обеим сторонам гиацинтов и нарциссов и аромат свежескошенной травы, доносившийся оттуда, где работала газонокосилка. У входной двери сторожки я замешкалась, охваченная безотчетным нежеланием вторгаться в жизнь своего отца. Я редко приезжала домой после окончания школы. Наши разговоры с отцом были полны неловкости, а иногда переходили в споры, вспыхивающие, словно спички. Поэтому мы стали встречаться за обедом в каком-нибудь пабе. За то время, которое было нужно, чтобы съесть порцию отменного жаркого и кусок яблочного пирога, мы вполне успевали пообщаться без особых проблем.

Я вставила большой ключ в замок и повернула его. Дверь распахнулась с тем зловещим скрипом, который можно было слышать в радиоспектаклях, когда кто-то входил в дом с привидениями. Я шагнула внутрь и чуть не выскочила обратно из-за отвратительного запаха, который висел в воздухе, — запаха испорченной еды, въевшегося во всё табака и нестираной одежды.

Стало ясно, что отец вышел из дома сразу после завтрака. На столе лежали остатки вареного яйца, недоеденный тост, стояли пустая чашка и кувшин с молоком. Это зрелище вселило в меня чувство надежды. Если бы он хотел покончить с собой, то, конечно, не стал бы готовить себе завтрак.

Однако то, что молоко скисло, дало мне повод думать, что он умер не этим утром, а по меньшей мере день назад, и до того, как мисс Ханивелл выгуливала свою собаку вчера утром. За этим последовали причиняющие боль мысли: он просто шел и вдруг свалился замертво? Или лежал в траве и звал на помощь? И если бы отца кто-то услышал, можно было бы его спасти?

— О, папочка… — прошептала я. — Мне так жаль…

Я заплакала, глотая слезы. Всю жизнь я хотела, чтобы он любил меня. Думаю, так оно и было, но делал он это по-своему, не так, как мама. Я не помню, чтобы он хотя бы раз в жизни обнял меня. Когда я была маленькая, он сажал меня на колени и читал книжки, и это было наивысшей степенью нашей близости. Я думаю, что он и не знал, каково это — быть любящим отцом. Как и большинство мальчиков из высшего сословия, он, в семь лет отправленный в закрытую школу, научился скрывать свои чувства.

— Папа… — снова прошептала я, словно он мог меня слышать. — Я любила тебя. Если бы… — Я оставила фразу висеть в воздухе, недоговоренной.

Механическими движениями я убрала остатки его завтрака, бросила яичную скорлупу и тост в мусорное ведро и принялась мыть тарелку и чашку, чтобы этими нехитрыми действиями помочь себе успокоиться. Затем я убрала тостер и вытерла стол. Когда я закончила, кухня выглядела чистой и опрятной, как в те времена, когда была жива мама.

Но в те дни стены эти были теплыми, как дружеские объятия. Чистые занавески трепетали на открытом окне, а в воздухе разливались волшебные ароматы свежеиспеченных булочек, стейков, пирога с почками, сосисок в тесте и королевского бисквита… При одной только мысли об этих вкусностях рот мой наполнился слюной. Мама любила готовить и охотно заботилась о нас с отцом. Я сморгнула слезы, стыдясь себя и своей слабости.

После смерти мамы я ни разу не позволила себе заплакать. Что бы ни вытворяли со мной девчонки в школе, какой бы ужасной ни была мисс Ханивелл, я всегда отвечала им дерзостью и презрением. И так было всегда.

Воспоминание о маминых обедах заставило меня почувствовать голод. Я пропустила обед, а пара кусочков печенья с кремом его совсем не заменили. Я открыла кладовую и пришла в ужас от скудности припасов. Кусок сыра, немного увядшего картофеля, пара банок печеных бобов и супа. Видимо, в течение семестров отец ел в столовой вместе с остальным персоналом школы. А во время каникул, наверное, голодал в одиночестве.

Я отрезала ломтик хлеба и приготовила себе горячий бутерброд с сыром. Пока я ела, поневоле разглядывала кухню. Как безжизненно она выглядела! Неудивительно, что он впал в депрессию.

Ощущение сытости слегка меня взбодрило, и я встала, чтобы осмотреть остальную часть дома. Помимо кухни внизу располагались гостиная и крошечный кабинет — личная территория отца. На втором этаже были две маленькие спальни и ванная комната.

Пока я бродила по дому, мне пришло в голову, что все вещи теперь, по-видимому, мои. Я была единственным ребенком. Я сомневалась, что он оставил завещание, — в конце концов, ему нечего было оставить наследникам, кроме этих немногих вещей. Титул умрет вместе с ним, если только у отца не обнаружится где-нибудь троюродный или четвероюродный братец. Хотя кому нужен титул, к которому не прилагаются ни собственность, ни земля, ни деньги.