Золотой век

Эти люди шеренгою выстроились в два ряда и низкими поклонами приветствовали возвращение своего господина.

— Прошу покорно, князь!.. Въезжайте… — останавливаясь в воротах и показывая на двор, громко проговорил Пустошкин.

Волей-неволей пришлось исполнить это князю, и когда все въехали, за ними гулко затворились ворота, загремели засовы и замки.

— Что же, мы теперь в вашей власти, так! — посматривая на железные ворота и высокую ограду, проговорил странному хозяину князь Платон Алексеевич.

— Да, князь, только до утра!.. Утром отворятся ворота, и мы проводим вас с честью…

— Послушайте, как вас там!..

— Дворянин я, Егор Захарьин, сын Пустошкин, к вашим услугам, князь!

— Я… я должен вам сказать, что князь Платон Полянский за честь свою сумеет постоять, обиды он не прощает и обидчику жестоко мстит!..

— Ну, я не таков, князь, за обиду плачу добром. Давеча вы, князь, ругали меня, к разбойникам причислили, мало того, собирались, как холопа, бить меня плетьми, но я, мол, не злопамятен и прошу радушно князя и княжен ко мне в хоромы, ужин готов и доброе винцо найдется…

— Прошу пожаловать за мной сиятельных гостей! — громко проговорил Егор Пустошкин, показывая на отворенные двери крыльца своего дома.

Князь Полянский и княжны пошли по двору между двумя рядами безмолвно стоявших холопов.

IX

Кто и что за человек, повстречавшийся с княжнами и назвавшийся помещиком Егором Пустошкиным?

Мы уже знаем, что этот помещик Пустошкин почти силою привез в свою лесную усадьбу князя Платона Алексеевича Полянского и княжен, — и усадьба эта, как-то странно, неизвестно в каком стиле построенная, напоминала собой как бы странный нрав ее хозяина или владельца.

И на самом деле, у Егора Пустошкина был странный, непонятный характер; то он походит на самодура, для исполнения желаний которого не существует никаких преград; то вдруг ни с того ни с сего превратится в человека кроткого, доброго, даже великодушного, готового на помощь всякому. Так, однажды, во время пожара в одной из деревень, расположенных вблизи его лесной усадьбы, Пустошкин, рискуя сам сгореть, бросился в пламя горевшей избы и вынес на руках двух маленьких детей; другой раз спас старуху, тоже вытащив ее из горевшей избы; на нем уже загорелась одежда, и тело было обожжено во многих местах… И Пустошкин же за малейшую провинность своих крестьян и дворовых наказывал беспощадно. А бывали у него и такие минуты, когда он и за большую провинность не трогал своих крестьян.

Егор Пустошкин, обладая огромным богатством, состоявшим из многих доходных сел и деревень, подчас был мелочен и скуп до скаредности, а иногда на него находил такой стих, что деньги были ему нипочем и он просто швырял ими направо и налево, давал всякому без разбора. Крепостные мужики и дворовые, пользуясь этим «добрым стихом», осаждали Пустошкина своими различными просьбами, выставляли ему свои нужды, по большей части мнимые… И получали на просьбу то, чего желали.

А иногда, хоть и редко, находил на Пустошкина такой стих, что он облагал крепостных тяжелым оброком и, чтобы получить оброк, брал за неплатеж у мужика все, что только находил себе нужным, или приказывал продать за бесценок последнее скудное достояние мужичка.

Таким-то переменным или непостоянным нравом обладал помещик Пустошкин, вдовец лет сорока на вид, довольно здоровый и плотный, с окладистой черной бородой, начинавшей уже местами седеть; лицо его было довольно приятное, взгляд больших голубых глаз нежен и ласков, но в минуту гнева этот взгляд заставлял дрожать многих.

Княжна Ирина Алексеевна сильно заблуждалась, найдя его похожим на разбойника; разбойничьего во всей фигуре Пустошкина ничего не было; напротив, он был довольно привлекательный мужчина и с первого взгляда на него располагал в свою пользу.

Одевался Пустошкин тоже как-то странно: постоянной его одеждой был простой суконный кафтан, подпоясанный красным кушаком; на голове носил он низкую мерлушечью шапку; зимой поверх кафтана он надевал простой овчинный полушубок и в таком наряде ездил и в город, и представлялся губернатору.

Странный нрав Егора Пустошкина был хорошо известен губернатору и другим властям.

На все причуды Пустошкина смотрели сквозь пальцы, а причуд у него было немало.

Жил он замкнуто в своей лесной усадьбе, сам редко куда выезжал и к себе принимал неохотно.

Да к Пустошкину боялись и ездить; приедешь к нему на несколько часов, а прогостишь несколько дней волей-неволей.

Выедет гость из усадьбы Пустошкина тогда, когда захочет сам хлебосольный хозяин… Не подумай собираться уехать против его желания — не выпустит, привяжет лошадей, экипаж гостя в сарай запрет, а ключи себе возьмет.

Какому-нибудь гостю-помещику недосуг гостить, а он «плачет» да гостит; ничего не поделаешь.

Иной бедняга гость со слезами просит выпустить из усадьбы, ссылаясь на рабочую пору.

— Помилуй, дорогой хозяин, выпусти… ведь самому тебе ведомо, пора рабочая… мужики без меня и работать на поле не будут… отпусти Христа ради, — в пояс кланяясь, просит гость у Пустошкина.

— А зачем ко мне приехал?.. Звал я тебя, звал?.. Ну, что молчишь, сказывай! — чуть не кричит на гостя ласковый хозяин…

— Звать не звал!.. Без зова я приехал… проведать тебя, о твоем здоровье узнать…

— Ну, так и гости, и справляйся всякий день утром и вечером о моем здоровье…

— И погостил бы, да недосуг… убыток большой понесу… мужики работать не станут…

— А сколько ты убытку считаешь за день?

— Да немало, пожалуй, рублей десяток будет.

— Есть о чем разговаривать, ты всякий день, гость дорогой, будешь от меня получать по десяти рублей за все время, пока у меня гостишь в усадьбе, — говорил Пустошкин.

Гость не смеет больше возражать и соглашается. Пустошкин держит его неделю, две и больше. Наконец гость начинает надоедать Пустошкину и он ему бесцеремонно говорит:

— Ну, теперь можешь отправляться восвояси, получай с меня за всякий день по десяти рублей и убирайся, надоел до смерти.

Этим бедняки-помещики умели пользоваться: погостят, поедят и попьют сладко, да еще денег получат на дорогу.

Горе тому гостю, кто станет возражать Пустошкину и отказываться от денег.

«Непокорного» и «строптивого» гостя прикажет запереть Пустошкин в отдельный флигель, что в конце огромного сада находился, вдали от жилья, и проморит там несколько дней на простой холодной пище, то есть на одних щах да каше, а вместо дорогого вина будут угощать кислым квасом.