Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Ни одной живой души не было в усадьбе. Даже раненого мужика Демьяна пугачевцы увели с собою.

Погоревал старик-приказчик на пепелище и не раз всплакнул.

Солдаты отправились вдогонку за разбойниками, а старый приказчик поплелся опять в Казань, где с нетерпением ждали его возвращения Пелагея Степановна и Таня, приютившиеся в доме знакомого им торговца.

Емелька Пугачев быстро шел к Оренбургу, и «при первых известиях о появлении Пугачева оренбургский губернатор генерал Рейнсдорп писал казанскому — фон-Брандту, что намерения самозванца, по всей вероятности, заключаются в том, чтоб идти в Казанскую губернию помещичьими жительствами, преклоняя на

свою сторону крестьян и обольщая их дачею вольности».

Трудно сказать, на чем Рейнсдорп основывал свои предложения о дальнейших действиях самозванца, тем не менее, сообщение это озадачило Брандта и вызвало с его стороны усиленную деятельность.

До приезда Бибикова Казанская губерния была почти беззащитна: из трех гарнизонных батальонов, находившихся в Казани, большая часть была командирована для набора рекрутов и для конвоирования арестантов, отправлявшихся в Сибирь. «Оставшихся налицо нижних чинов так мало, — доносил Брандт, — что не только по иску и истребления реченной сильной злодейской шайке, но и обороны против их воровского нападения делать некем». На местное население в защите границ губернии полагаться было невозможно, потому что «земледельцы разных родов, а особливо помещичьи крестьяне, по их легкомыслию, в сем случае весьма опасны, и нет надежды, чтобы помещики крестьян своих с пользой могли употребить себе и обществу на оборону.

Всю надежду генерал Брандт возлагал на поселения отставных солдат, которые хотя не имели оружия и «забыв военные обряды, совсем сделались мужиками», но на этот раз могли считаться единственными защитниками границ Казанской губернии.

Казанскому архиепископу Вениамину предложено было при помощи подчиненного ему духовенства употребить все меры к отклонению населения от содействия самозванцу. Вениамин назначил 5 октября торжественное богослужение в соборе. Он выехал из монастыря в большом экипаже (берлине), отделанном золотом, на шестерке лошадей, в шорах. На паперти собора высокопреосвященный Вениамин надел мантию, взял в руки посох и вошел в собор, а после литургии вышел к народу, публично проклял Пугачева и предал его анафеме. Вслед затем казанский архиепископ приказал отобрать от всех священников подписки в том, что они постараются своих прихожан «от помянутого противного и опасного всему обществу случая отвратить». Духовным правлениям и консисториям вменено в обязанность отправить священников по возможности в каждое село и поручить им убеждать население, что принявший на себя имя императора Петра III есть самозванец, беглый донской казак Емельян Пугачев, и что все, кто примут его сторону, будут преданы вечному проклятию» [4] .

4

Пугачев под Оренбургом.

Генерал Брандт, имея совсем ничтожные силы против многочисленности мятежников, оставил Казань на произвол, выехав с своим семейством из города.

С отъездом губернатора паника между жителями еще более усилилась.

Но вот приехал Александр Ильич Бибиков и в жителях воскресла надежда, что этот искусный, опытный генерал сумеет усмирить мятежников, защитить Казань и другие города, которым угрожал Емелька Пугачев.

LXVII

Пугачев находился под Оренбургом. Туда Чика привел Сергея Серебрякова.

Емелька был сильно выпивши. Он, развалясь на золоченом кресле, насмешливым взглядом окинул молодого офицера.

Из каких будешь? — как-то нехотя спросил Пугачев Серебрякова.

— Я дворянин-офицер!

— Так и знать будем… А скажи-ка, дворянин-офицер, за что это тебя упрятали под замок?..

Чика подробно рассказал своему «ампиратору», как он похозяйствовал в княжеской усадьбе и как вызволил из неволи молодого офицера.

— Что ж молчишь, сказывай, мол, за что тебя в заточении-то держали? — повторил свой вопрос Пугачев.

— Думаю, для тебя все равно, за что бы меня ни держали.

— Точно сказал, мне все равно… Ну, господин офицер, молви нам, что ты теперь задумал делать, кому слугою хочешь быть, мне или жене моей Катерине.

— Я царский слуга и никому другому служить не намерен! — гордо выговорил Серебряков.

— Хорошо молвил, выходит, ты мой слуга, а я твой царь!

— Я служу государыне-императрице Екатерине Алексеевне…

— Стало быть, жене моей, а мне служить не хочешь?..

— Нет!

— Так ты меня за царя не почитаешь?

— Не признаю!..

— Бойко говоришь, господин офицер!.. Молви, сделай милость, кто же я по-твоему.

— Самозванец!…

— Ишь ты, остер твой язык, так и режет… Повесить!.. — совершенно хладнокровно проговорил Пугачев, показывая Чике на бедного Серебрякова.

— Государь!.. Ваше «ампираторское» величество!.. Прикажи слово молвить, — низко кланяясь Емельке, проговорил Чика.

— Говори, послушаю.

— Милости твоей царской хочу просить…

— Что ж, ты нашу милость заслужил. Проси, Чика, отказу не будет…

— За мою верную службу, государь, отдай ты мне этого офицера…

— А почто он тебе?

— Отдай, сделай милость!

— Бери, черт с ним, только молви, зачем он тебе? Иль ты сам повесить его хочешь?

— Вещать я его не стану, потому офицер мне нужен.

— Нужен, бери. Жалую тебя им…

— Спасибо, государь. Ведомо тебе, что грамоте-то я не обучен, писать и подавно не мастер, вот этот офицер вместо меня и будет исправлять письменную работу.

— Дело… Только наперед, Чика, спроси его, может, он заартачится и в писарях у тебя быть не пожелает.

— Не посмеет!..

— Спроси, мол…

— И спрашивать не стану, а прикажу.

— Ой, Чика, не обожгись!.. Офицер-то с норовом…

— Будь покоен, государь, норов-то я плетью исправлю…

— Как хочешь, а, по-моему, Чика, чем валандаться с офицеришкой, повесить его!..

— Нет уж, государь, ты подарил его мне, теперь он мой, волен я его казнить, волен и миловать, — настойчиво проговорил Чика.

— Ладно, владей на здоровье. Таких слуг мне не надобно — и, проговорив эти слова, Пугачев махнул рукою, чтобы его оставили.

Чика и Серебряков вышли.

Молодой офицер был бледен как смерть. Нелегко было ему выслушивать этот циничный разговор, происходивший между главарями мятежа.

Он в первый раз увидал Пугачева, который своим видом внушил ему отвращение, даже более: во время разговора с ним Серебряков едва сдерживался, чтобы не броситься на самозванца. Одно благоразумие удерживало его от этого.

— Ну, приятель, давай с тобой теперича поговорим… Выбирай любое: служить мне или быть повешенному, — проговорил Чика, обращаясь к Серебрякову.

— Ты только затем меня и из неволи освободил, чтобы повесить? — желчно заметил ему молодой офицер.

— Если самонравничать не будешь, то и вешать не будем! Ты слышал, что царь-то говорил?

— Какой он царь… Беглый, каторжный, мятежник!..

— Ох, барин, укроти ты свой язык, не то его выдернут…

Поделиться с друзьями: