Золотой воскресник
Шрифт:
Уж не знаю, как встретили на том свете поэты ОБЭРИУ своего непонятного правообладателя и попечителя, но одно могу сказать в его защиту – он их искренне любил.
Международный совет по детской и юношеской литературе опубликовал список номинантов на медаль Ганса Христиана Андерсена. От России выдвинули Сергея Махотина. Я поздравила Серёгу. Не прошло и пяти минут, как прилетел ответ:
Недолги были прения. Я выдвинут. И вот Вдали маячит премия, Житуха без забот. Вручат мне под бокал вина И деньги, и цветы. Мне2
М.А. Веденяпина, директор Российской государственной детской библиотеки. – Примеч. авт.
– Я сегодня ходил в журнал “Трамвай”, – сказал Гриша Кружков. – Мне там очень понравился твой рассказ “Наш мокрый Иван”. Я с таким удовольствием прочитал его в папке для отказов!
– В водоемах его глаз, – про кого-то рассказывал Кружков, – мелким окунем блеснуло недоверие и скрылось под корягами бровей…
Серёжка, вернувшись из школы:
– У нас учитель по английскому рассказывал, что в какой-то сельской местности бабушка с внучкой режут людей – продают как свинину. Известны их фамилии, имена…
– Ну он хоть по-английски это рассказывает? – с надеждой спросил Лёня.
– Нет. Но когда он рассказывал – вставлял туда английские предложения. “Это, – говорит, – я вас заманиваю на интересные истории, чтобы вы запоминали слова”.
– А как его зовут-то, этого учителя?
– Не знаю, – пожал плечами Сергей. – Если мне надо позвать его, я говорю просто: “Эй!”
Встретила в буфете Радиокомитета на Качалова Люсину соратницу по творческому объединению “Экран” – Галю. Много лет не виделись, взяли по бокальчику вина.
– Дети мне, Марин, не удались, – она рассказывает, – зато у меня есть единственный друг – боксерша Берта. Это мой учитель, да-да, мой великий учитель любви и доброты. Правда, на ее счету две кошки, она их разорвала на части…
– Мое сердце принадлежит только тебе! – чистосердечно воскликнул Лёня в ответ на устроенную ему сцену ревности. – Но остальные части тела…
Ночью мужик пьяный во дворе рвется в подъезд.
– Ослы! – доносится снизу сочный трагический баритон. – Козлы! У! Шакалы! Спят, негодяи, подонки, валяются по своим углам! Дистрофики! Вам всем плевать, что эта дура меня не пускает. Имел я вас! Трусы! Даже милицию никто не вызовет! Я три часа тут торчу. Откройте!!! (Удары ногами по гулкой железной двери.) Шакалы!
Вдруг – приглушенно:
– О! Кто-то идет. Бог есть!!!
Седов:
– Так… Тебе от меня ничего не нужно? И мне от тебя ничего не нужно. У нас с тобой самые лучшие отношения в мире!
– Не надо мне ботинки! – упирается Седов. – У меня ботинки не на первом месте. На первом у меня – здоровье, на втором – магнитофон и только на третьем уже – ботинки.
– Ерунда, – сказала Люся, когда об этом услышала. – В такой последовательности нет никакого конструктивизма. Вот главные составляющие человека: зубы! Шапка! Шарф! Пальто! Ботинки! Всё. И человек зашагал по земле. А не “здоровье, магнитофон…”
После совместного арктического путешествия драматург Михаил Дурненков пригласил нас с Лёней в “Театр. doc” на свой спектакль “Синий слесарь”. Я смотрела
завороженно, не в силах пошевелиться от восторга, ибо даже мечтать никогда никто не мечтал, чтобы в тексте было столько спокойного, беззлобного, кристально чистого мата, переплетающегося с высоким слогом, бредом, смехом и поэзией, о чем мы и написали автору.“Я ужасно рад, что вам понравилось, – отвечал Миша. – Спектакль живет уже своей жизнью давным-давно, и актеры (одни из лучших в этой стране!) сильно отошли от того, что я первоначально закладывал. Например, на мой взгляд, они матерятся не как заводские рабочие, которых я нежно люблю и с которыми проработал когда-то пару лет бок о бок, так же, как и главный герой, а как самые настоящие сапожники. У меня в пьесе только Геннадий время от времени произносил «то-то, бл…дь, и оно», но это, скорее, было у него как запятая, которой он хронометрировал свои высказывания. Но тем не менее я теперь тоже хожу очень гордый собой, а то все наше мореплавание мне даже нечем было козырнуть перед вами!..”
В газете был опубликован научный труд одного исследователя: он сделал открытие, что пингвин – это маленький человечек.
– Еду сегодня в метро, – я рассказываю Артуру Гиваргизову, – вижу – на Белорусской продаются детские книжки. И вокзальная продавщица в ватнике и лохматой мохеровой шапке горячо рекомендует какой-то женщине:
– Берите Москвину “Моя собака любит джаз”! Не пожалеете! Я всем советую!
Та листает, с опаской поглядывая на суровые иллюстрации Буркина. А я думаю: “Если возьмет, я ей надпишу. Вот в ее жизни будет чудо”. Но она равнодушно поставила книжку на место. Так наклюнувшееся было чудо рассосалось.
– И зря! – сказал Артур. – Никогда нельзя давать чуду рассосаться. Надо было купить эту книгу, надписать и подарить продавщице. Вот это было бы чудо так чудо!
– Хороший все-таки парень – Гиваргизов! – говорю Лёне. – Поэт, музыкант, замечательный друг, все его любят от мала до велика.
– Но ты же не знаешь, какой он, когда не в духе! – сказал Тишков. – Я тоже произвожу приятное впечатление, а потом как начну нести околесицу! Так и Гиваргизов – вдруг начнет кидаться книгами, или кричать и просить мороженого, или придет пьяный страшно, будет размахивать руками, упадет лицом в салат и заснет. Это неизвестно. Просто вам повезло, что ему удалось создать положительный образ. Никто не видел его каким-то не таким…
Знакомый журналист вспоминал, как на летучке в газете “Правда” завредакцией в порыве благородного негодования воскликнул:
– К чему так все… огально охуивать?
Когда-то я сочинила эссе, посвященное Ковалю, в жанре песнь. Не по заказу – по велению сердца. Юрий Осич прочел, обнял меня и расцеловал. Правда, ему не понравилась одна фраза: “грохочут выстрелы, а Вася ни гу-гу”.
– Убери “ни гу-гу”?
Я убрала.
– Зачем так легко соглашаться?
– А что ж вы думаете, – говорю, – я за свое “ни гу-гу” насмерть буду стоять?
В издательстве “Детская литература” у Коваля готовилась книжка – в серии “Золотая библиотека школьника”. В качестве предисловия решили обнародовать мою песнь, и давай меня мучить. Ира Скуридина, секретарь Коваля, потребовала сменить тональность и сыграть эту песнь не в до мажоре, а в ре миноре.
– Ирка – экстремистка, – пытался умиротворить ситуацию Юра. – Я хотел ее осадить, но не посмел. Поверь, Марина, это ужасно, когда секретарь интеллектуальнее мэтра: мэтр теряется на ее фоне.
Потом взялась меня терзать редактор Леокадия Либет. Коваль мне сочувствовал.
– Давно собирался тебе позвонить, но вялая рука срывалась. Признайся, думала обо мне? Вот я и овеществился. Ты ходила в издательство? Я знаю, что тебя толкают на осушение. Хочешь встретиться со мною? Ты поспрашиваешь, я поотвечаю. А ты позаписываешь и позапоминаешь… Беда в том, что я постоянно теряю твой телефон.
– А вы запишите его на ладони.
– Итак, я пишу его… на манжете…