Золотой воскресник
Шрифт:
Прошло несколько лет, звонит Коваль:
– Вышел “Недопесок” с твоим предисловием, вот я звоню поблагодарить. Правда, предисловие в усеченном виде.
– И благодарность – в усеченном?
– Нет, благодарность – в полном объеме. Меня беспокоит другое.
– Что?
– Да вот открыл книжку, смотрю, с одной стороны ты со своим предисловием, с другой – посвящение Белле Ахмадулиной… Не много ли баб на одном развороте?
Предисловие начиналось такими словами:
“Не было в моем детстве писателя Юрия Коваля, и в переходном возрасте не было. А уж когда я выросла и взматерела – он и появился”.
– Кружков это прочитал, схватил гитару, – рассказывает Бородицкая, –
Время от времени мне звонит ненормальный Женя, безумный любитель детской литературы, неимоверный знаток – кто умер из писателей, а кто жив. Вот он звонит и спрашивает:
– А Голявкин жив? Или помер?
– Позвоните, поздравьте Токмакову с днем рождения, бедную вдову.
– Вы сказали, что Коростелёв жив, а он давным-давно помер. До свидания.
– Я вас надолго не отвлеку. А как себя чувствует Юрий Яковлев? Он умер или нет?
– Вам, наверно, некогда, как всегда? А вы меня обманули, сказали, что Коринец жив, а он уже помер.
Кладешь трубку, и в ушах гудит грозный черный космос.
– Марина Львовна, это Кульменко Павел, редактор. Слушайте, мы тут проверяли по энциклопедии – у вас в рассказе “Блохнесское чудовище” написано: “От блох хороша черемичная настойка”. А мы проверили – она называется “чемеричная” – от блох… Так как написать?
Леонид Юзефович:
– У меня есть знакомый, он мне с гордостью говорил: “Ты знаешь, вот я сколько лет живу, ни одного слова не дал редактору исправить. Ни запятой!..” Нет, я со всем уважением, но я не понимаю: ПОЧЕМУ?
В советские времена делегация писателей поехала в Польшу. Их там возили по некрополям Варшавы. А Виктор Голявкин много выпивал и угрюмо бормотал:
– Гробы, гробы…
– Виктор Владимирович, – сказал ему руководитель делегации, – если вам не нравится ездить за границу, я могу вам это устроить…
Два художника с седыми усами и бородками, в выцветших беретах рисуют осенний пейзаж. Один другому:
– Я давно подозревал, что занимаюсь никчемушным делом. А тут стою-рисую – ко мне подходит ребенок, даже непонятно – мальчик или девочка, и спрашивает: “А ты куда потом все это складываешь?”
– Ответил бы: “В Третьяковскую галерею”!
– Зачем я голову человеку буду забивать с малых лет?
Едем с книжной ярмарки по улицам Праги.
Андрей Битов смотрит в окно автобуса:
– Это какой город? Одесса? Киев?
Евгений Попов:
– Это Прага…
– Нет, это не Прага, – рокочет Битов. – Она мне не говорила, что она такая. Она
мне говорила, что она другая…– Голявкин – мой учитель, – говорит Битов. – Первый раз я увидел своего современника и его живую прозу. Он учился в Академии художеств, преподаватель анатомии его спрашивает: “Из каких костей состоит череп?” Он ответил: “Из двух – из верхней и нижней”. – “А сколько зубов?” – “Сто!” Так и у меня всего по сто, – сказал он. – Сто лет, сто женщин было у меня, сто книг, сто детей, сто городов, сто домов…
– А ты говорил – двадцать, – заметил Евгений Попов.
– Двадцать – это историческая правда, – отвечает Битов, – а сто – художественная.
– У наших соседей под Тулузой на участке вырос африканский баобаб, – рассказывает моя одноклассница Ленка Книжникова, она живет во Франции, – им семечко кто-то принес, они и посадили, так он за пару лет так вымахал, что чуть им весь дом не развалил. Бригаду лесорубов пришлось вызывать на борьбу с этим баобабом, пилили, рубили, спускали на землю ствол – по частям. Один баобаб устроил целую экологическую катастрофу!
У нас есть приятель – художник Николай Козлов. Однажды он стоял с кем-то на бульваре – разговаривал, разговаривал, в конце концов взял и упал навзничь, “чтобы у всех от этой тусклой беседы, – как он объяснил потом, – осталось хоть какое-то интересное воспоминание…”.
Как-то Коля Козлов создал инсталляцию из железа Ferrum в виде огромных букв и выставил их в галерее у Александра Якута. Через некоторое время Якут решил расширить выставочное пространство и перенес Колины скульптуры в растущую новостройку.
Коля:
– Где они? Где?..
– Да там…
Коля начал исследовать этот вопрос. Он долго искал и обнаружил, что в новом помещении его скульптуры строители замуровали в стены – для прочности.
Ищу носки в куче белья – не могу найти парные.
– Тогда надевай кардинально разные, – посоветовала художница Маша Константинова, – ни в коем случае не допускай того, чтобы один немного отличался от другого.
В арт-клубе “МуХа” в конце 90-х годов Лёня Тишков устроил художнице Маше Константиновой выставку. На вернисаж пришел корреспондент из “Экспресс-газеты”. Лёня ему рассказывает:
– У Маши был кот Иосиф. Он служил в Белой гвардии, вот его китель. Но случилась революция, и он стал служить в Красной армии, вот его шинель. Потом его арестовали как бывшего белого офицера, он прошел ГУЛАГ, вот его ватник с номером. В старости у него случился рак мозга, операция на Каширке, это его фотография с забинтованной головой. Теперь он умер, вот такая история.
Корреспондент молча спустился в ресторан, хлопнул рюмку, потом подходит снова и спрашивает:
– Скажите, пожалуйста, вот я не понял, как это… кот – и гусар???
– Знаешь, как тебя называют за глаза? – спросил Чижиков. – Шпаро [3] русской литературы!
– Я остановился у Стацинского в Париже, – говорил Женя Монин. – В бараке, где он жил, в потолке была дырка, виднелось небо. Утром мы шли на базар, покупали устриц, на помойке находили приличную дыню, завтракали, и я предлагал:
3
Дмитрий Шпаро – знаменитый путешественник, руководитель экспедиции, первой в мире достигшей Северного полюса на лыжах. – Примеч. ред.