Золотые земли. Птицы Великого леса

Ей было почти стыдно доедать похлёбку. На мельнице они не жаловались на пустой стол, но часто в конце месяца березня к ним заходили деревенские. Исхудавшие, болезненные, они просили дать в долг мешок муки или крупы. Отец обычно давал с условием, что вернут вдвое больше, редко отказывал, когда опасался, что его семье ничего не останется.

Теперь таких семей стало куда больше, и некуда им было пойти. Как ни крути, но это она, Дара, привела голод и смерть в Лисецк.

Милош, кажется, об этом вовсе не думал. Он съел свою похлёбку, закусил куском хлеба с луковицей и даже достал где-то кусок вяленой говядины. Наевшись, он расслабился и заулыбался. Улыбка у него вышла безмятежной, весёлой, точно они не прошли сквозь горящий город насквозь, точно земля под их ногами не пылала золотом прошлой ночью, точно все вокруг теперь не говорили только о смерти.

– Не вижу, чему тут можно улыбаться, – пробурчала Дара.

– Мы живы. Уже хорошо, – ответил он тихо, шипя на свой рдзенский манер.

– Но…

– Мы справимся, веришь?

– Тебе? Не очень. Да и ты вряд ли можешь доверять мне после всего.

Губы его дрогнули.

– Чудно, но, кроме тебя, мне во всём свете больше и некому доверять. У меня больше никого нет.

– А Ежи?

– Не уверен, что всё будет по-прежнему, – Милош нахмурился, и Дара поняла его. Ей разговоры об утраченном приносили не меньше боли.

– Может, Здислава поможет твоему разлюбезному Ежи? – она хотела его утешить, но голос всё равно прозвучал язвительно.

– Здислава? – нахмурился Милош. – Я думал, она умерла.

– С чего бы? Эта сумасшедшая дрянь нас всех ещё переживёт.

– Подожди, ты про ту, которая шепелявая или которая сумасшедшая?

– Шепелявая и есть сумасшедшая.

– Так ты про ту, которая ведьма или которая княгиня? – запутался Милош.

– Княгиню звали Здебора, и она умерла, – Дара раздражённо сощурила глаза.

– Я и сказал, что она умерла.

– Ты сказал, что умерла Здислава.

– Ты меня запутала, – закатил глаза Милош.

– Не моя вина, что вас, рдзенцев, всех зовут одинаково. Одни «дзс» да «стж». Тьфу, язык сломаешь.

– Ох, да помолчите вы оба, ради Создателя, – перебил их Стрела. – И без вас целый день один крик вокруг.

Он резко поднялся, пнул уголёк ногой и пошёл прочь от костра. Остальные проводили его молча глазами, но звать обратно не стали.

– Эй, чародеи, – позвал их дружинник с такой чёрной бородой, что казалось, она измазана в саже сгоревшего Лисецка. – Помянем?

Он помахал небольшим бочонком в руках.

Дара подумала, что мужчины у костров и вправду вряд ли так часто прикладывались к баклажкам да кружкам оттого, что в них была налита простая вода.

Милош поднялся, захватив кружки Дары и свою, дружинник налил в обе.

– Не чокаясь, – предупредил он.

– Кто чего скажет, может? – раздался со стороны неуверенный голос.

– Да чего тут говорить? – пожал плечами чернобородый и отпил прямо из бочонка.

Милош вернулся, вручил Даре её кружку. Она принюхалась и наморщилась.

– Вот уж не думал, что дочка мельника такая неженка, – хмыкнул Милош, пытаясь её уязвить, сам сделал глоток и сморщился, точно съел целиком луковицу. – Ох…

– Давно ли ты что-то крепче пива пил, рдзенец? – громко спросила Дара, и мужики вокруг громко расхохотались, разрушая скорбную тишину.

Теперь главное было самой не ударить в грязь лицом, Дара выдохнула и, не отрываясь, сделала глоток. Горло обожгло. Дыхание перехватило. Она замерла, не моргая, и на глазах выступили слёзы. Мужчины не переставали громко смеяться, а один из них вдруг поднялся, подошёл и сунул ей под нос дольку чеснока да ржаного хлеба.

– Занюхай, госпожа ведьма.

Она взяла хлеб, прижала к самому носу, вдохнула всей грудью и наконец закашлялась.

– Давно ли ты пробовала что-то крепче пива? – улыбнулся раскрасневшийся Милош. Нос и щёки у него стали совсем пунцовыми.

Вдруг поднялся Небаба, прокашлялся, и все вокруг замолчали. Он запел чистым богатым голосом, и взгляд его, всегда хмурый, прояснился, а лицо разгладилось.

– Сколько звёзд на небосклоне, столько мы вместе спели песен, братушко…

Он пел какую-то старую, знакомую всем в дружине песню, слов которой Дара никогда не слышала.

– В какую путь-дороженьку ты собираешься? Какие светят звёздочки там, где ты теперь поселишься?

Верно, больше не пели таких песен там, где стояли белокаменные храмы. Не искали дорогу к звёздам высоко в небе Пресветлые Братья, но многие века иные песни слагали у погребальных костров дружинники и их князья. Другими песнями провожали они своих братьев. И все, кроме Дары и Милоша, знали слова этой песни, все запели вместе:

– С какой стороны нам тебя ждать, братушко? С какой стороны ты будешь за нами приглядывать?

И Дара невольно посмотрела на небо, пытаясь разглядеть звёзды, но так и не увидела ничего, кроме тьмы.

– Увидимся мы однажды, братушко. Но не жди слишком скоро своего ты брата. Помни о нас, как мы о тебе.

Небаба опустил голову, и кто-то впихнул ему в руки кружку. Он отпил, сел обратно к товарищам и долго ещё не поднимал глаз.

Скоро разговоры вокруг костра пошли своим чередом, и не было уже той пугающей тишины, что царила вначале. Говорил теперь не один воевода, а все сразу, и на улице стало шумно, а от того живо.

Дара натёрла хлеб чесноком и медленно, по маленькому кусочку стала откусывать, глядя в огонь. Хлеб пах домом.

– Милош, а какой сегодня день?

– Да число я так уже и не вспомню, – он задумался. – Если Масленица была два дня назад…

– Да, сегодня третий день.

– Что?

– Третий день. На третий день принято поминки справлять, так как у Константина-каменолома три сына умерли друг за другом, и все три вознеслись к Создателю, только тогда он смог открыть ворота в Белый город.

Она сама не могла понять, откуда помнила это. Значит, не зря брат Лаврентий мучился, вбивая слово Создателя в головы дочек мельника.

Хлеб вдруг встал поперёк горла.

– Что ты, Дар, тише, – прошептал Милош и неожиданно прижал её к себе.

Она спрятала лицо в воротнике его шубы. От Милоша пахло гарью и, наверное, от неё тоже. Она плакала, и глаза только сильнее щипало от слёз и резкого запаха. Милош гладил её по голове, точно ребёнка, а дружинники вокруг костра замолкли, только Дара это не сразу поняла.