Золотые земли. Птицы Великого леса
Шрифт:
Чичак расчёсывала волосы так яростно, точно пыталась их выдрать. Вячко разглядывал её, не в силах найти подходящие слова. Cколько раз он уже ей повторял одно и то же?
Ему стало легче дышать, когда он принял решение и понял, что даже позор не так страшен для него, как бремя власти. Когда поклялся защищать свою семью и своего князя.
Так и должно было быть. Для этого его воспитали, не для правления. Но Чичак не понимала.
Она всхлипнула, выронила гребешок из рук, схватилась за голову там, где слишком сильно дёрнула собственные волосы.
– Осторожно!
Вячко бережно
– А может, наоборот? – спросила она. – Может, надо совсем мне волосья выдрать? – насупилась она. – Красота нужна княгиня, а я… кто я теперь?
– Моя жена.
Он сидел у её ног, как верный слуга, и не понимал, почему не мог встать, накричать на неё и велеть замолчать. Вячко не понимал, отчего Чичак могла ругать его, а он не смел возражать. Поступал он всё равно по-своему, но ощущал себя, как провинившееся дитя перед разгневанной матерью.
– Твой жена? – повторила презрительно Чичак. – А кто теперь ты?
– Княжеский воевода.
– Ты дурак, – презрительно бросила она, и Вячко не смог возразить.
Княжеский воевода. Не князь и даже не княжич. Он ниже, чем был. Но всё же выше, чем при рождении. На свет он пришёл беззаконным байстрюком, позором для матери, бременем для отца. И рос он пусть признанным сыном князя, а всё равно младшим, непринятым, чужим всем при дворе.
А теперь он наконец-то нашёл своё место.
– Воевода, – повторила мрачно Чичак. – Я родилась дочерью хана Барджиля, богатейшего хана в вольном Дузукалане. Я вышла замуж за княжича златоборский. А быть мне теперь жена воеводы?
Пухлые губы скривились. Она отвернулась, не в силах смотреть на Вячко.
– Ты ни в чём не будешь знать нужды. Я не богат, как князь, но добуду для тебя всё, что захочешь.
– Я хотела престол.
Чичак чуть покачивалась, обнимая себя руками.
– Если теперь я бы посмел бороться за княжение, так меня бы казнили. И тебя тоже, Чичак, – он взял её крохотную руку в свою. – Сейчас я не могу желать большего. Великий князь – мой племянник, моя семья. Вся, что у меня осталась. И ты должна знать, что княжеская участь тяжела. Мой отец, мои братья, все мои предки погибли из-за златоборского престола.
Чичак молчала упрямо, сердито, но руку не вырывала, и Вячко мог сжимать её в своей руке.
– Я хотела быть княгиня, – голос её дрогнул. – Отец любил моя мать. Она любила его. Но она была наложница. Чужеземка. И я тоже, – она наконец подняла на Вячко свои тёмные глаза, они блестели ярче драгоценных каменьев в княжеской казне. – Отец учить меня всему, чему его настоящий дочь и даже больше. Он говорить только со мной, даже сыновья не пускать, а меня слушать, – губ её коснулась улыбка. – Он дать мне людей и меч. Но он не мог взять моя мать в жёны, потому что она раба. И меня никто из ханов не хотеть в жёны.
– И тут попался я, – грустно улыбнулся Вячко, поглаживая её ладонь.
Чичак кивнула.
– Я верить, это мой судьба. Ты мой судьба. Я поверить, что я стать княгиня. Великая княгиня. Я была бы достойная княгиня, – она вздёрнула голову гордо, и Вячко понял, что это было бы действительно так.
– Ты обещала стать мне достойной женой, – напомнил он. – А я постараюсь стать
тебе достойным мужем.– Но мы не править, не быть князья, – снова погрустнела она.
– Но мы будем жить. Нам не дадут жить мирно, если мы станем править. Никогда. Бояре будут плести заговоры за нашими спинами, князья сражаться за власть. Но княжеского воеводу и его жену никто не тронет. Мы будем счастливы. Веришь?
Чичак оглядела его задумчиво, прикусила губу и медленно поднялась. Вячко выпустил её руки, сам остался на полу. Он наблюдал, как жена подошла к расстеленной постели, задула свечи одну за другой, услышал, как тяжёлый подбитый мехом кафтан упал на пол.
Вячко проснулся от стука в дверь. Чичак тут же схватила нож, готовая к бою.
– Останься здесь, – шёпотом попросил Вячко.
Он ступил босыми ногами на мягкий ковёр, взял меч и прильнул ухом к закрытой двери.
– Кто там?
– Я от княгини Фиофано. Она просит прийти тебя, княжич.
Вячко оглянулся, но в темноте не смог разглядеть Чичак.
– Оставайся, запри дверь, – велел он.
Жена уже стояла рядом.
– Кто там?
Вячко не ответил, только повторил, чтобы заперла за ним. Он быстро оделся и вышел. За дверью в кромешной тьме стоял Пресветлый Отец.
– Здравствуй, Вячеслав. Княгиня Фиофано просила тебя прийти.
– Где она? Я не слышал о ней ни слова с тех пор, как прибыл в Златоборск.
– Ты всё увидишь. Пойдём, – попросил Седекий.
Вячко услышал, как Чичак навесила засов на дверь.
– Пойдём, – настаивал Пресветлый Отец.
Он повёл его вниз, к кладовой и вывел из терема не через крыльцо, а через чёрный вход в прирубе. Стояла глухая ночь, но на стенах и вокруг молельни горели огни. Вячко ждал, что Седекий направится туда, но он спускался дальше. Они прошли не через главные ворота, а через лаз, о котором знали только в княжеском дворце. И дальше, к берегу Звени, где стоял недостроенный монастырь.
Ветер над рекой гнал тучи по небу, и луна сверкала, выглядывая в чёрную ночь. Вячко запахнул плотнее шубу.
– Княгиня в монастыре? – догадался он. – Неужто постриглась в монахини?
– Пусть она сама всё расскажет тебе, княжич.
– Пора отвыкать так меня называть, – грустно засмеялся Вячко. – Завтра, нет, уже сегодня я на весь мир объявлю, что больше не княжич.
– Твоей крови у тебя Гутрун не отнять.
Вячко оглянулся на стену, ожидая увидеть лучников, но, по удивительному совпадению, никого не заметил. Всё продумал Пресветлый Отец, знал нужное время, подкупил нужных людей. Он не хотел, чтобы о их встрече узнала Гутрун.
На берегу Звени строился женский монастырь. Заложил его ещё Мстислав Мирный зим пять назад, но денег на постройки из белого камня уходило много, мастеров приглашали с Благословенных островов, и вот, на исходе пятой зимы монастырь всё ещё не был достроен. Но на рассвете и закате в колокольне били в колокола, а Пресветлые Сёстры уже принимали в свои стены всех женщин, готовых удалиться от остального мира.
Ворот у монастыря ещё не было, и Вячко с Седекием прошли там, где кончалась каменная кладка забора. Светили редкие огни у храма, вокруг было безлюдно.