Зов Оз-моры

Придя в себя, Тихон побежал, куда глаза глядят. Глядели же они в сторону вовсе не Вельдеманова, а соседнего села Григорова, где священствовал отец Пётр – русский поп, который считал мордовских богинь нечистью, а керемети называл дьяволовыми полянами.

– Батюшка, спаси меня! – закричал Тихон, ворвавшись в церковь.

– Что случилось? – спросил тот.

– Она… она меня укусила! – заверещал Тихон.

Отец Пётр посмотрел на его израненное плечо.

– Это щучьи зубы! – заключил он. – Ну, и щуку же угораздило тебя поймать! На пуд, а то и на два. Где она? Что за живец у тебя был?

– Щука в омут уплыла, а живцом был я сам.

– Как это понимать? – поднял на него брови отец Пётр.

– Да так, что я влюбился я в неё.

– В щуку? – в недоумении затряс головой священник.

– Нет, в Машеньку. Она меня и укусила.

Батюшка недоверчиво усмехнулся и ещё раз осмотрел его плечо.

– Это щучьи зубы. Я тоже рыбачу. Эти твари не раз меня кусали.

– Всё верно! – согласился Тихон. – Мы купались в Гремячем ручье. Машенька превратилась в щуку и вцепилась мне в плечо.

– Кто такая Машенька?

– Жена Мины, бывшего кузнеца из Вельдеманова.

– Она что, русалка?

– Наверное. Что мне теперь делать?

– Да ничего, – веско ответил отец Пётр. – Русалка не упырь. Беды от её укуса не будет.

Он кликнул дьяка.

– Позови попадью, – распорядился батюшка и пояснил Тихону. – Жена у меня все травы знает.

Скоро подошла дородная матушка.

– Полечи его! – сказал ей отец Пётр. – Пусть переночует у нас, а утром возвращается в своё Вельдеманово…

В этот же момент в избу Мины впорхнул зимородок и обернулся Ведь-авой.

– Я попрощаться прилетела, – сказала она мужу. – Мне больше нельзя здесь оставаться. Занимайся с Никитой, воспитывай его.

– Ты же мать! – укоризненно посмотрел на неё Мина. – Неужели не хочешь увидеть ребёнка?

– Иногда буду тут появляться. По ночам, тайком… Пусть все думают, что я умерла. Похоронишь меня через три дня, как положено у христиан.

– Как? – недоумённо воскликнул Мина. – Но ведь ты передо мной стоишь… живая!

– Разве? – засмеялась Дева воды.

Она указала рукой на стол. Там лежала точная её копия. Мёртвая.

– Похорони. Вот тебе деньги на похороны и на воспитание сына.

Ведь-ава дала Мине кожаный кошелёк с монетами, последний раз поцеловала его и исчезла.

Мина почувствовал себя так, будо из него высосали душу. Бессознательно, словно лунатик, он дошёл до кершпяля, и там его немедленно сморил сон.

Проснулся он утром, когда уже рассвело. Открыл глаза, и увидел склонившуюся над собой женщину. Она была красива, но не как Ведь-ава. Её красота совсем не напоминала холодное совершенство лазоревого яхонта, огранённого искусным ювелиром. Нет, это была тёплая, мягкая, домашняя, человеческая красота.

– Полё! – воскликнул поражённый Мина.

– Да, это я! – ответила Пелагея. – Я проголодалась в Тона ши. У тебя есть штюрьба? Или салмат? Или веца ям?[1]

– Да, штюрьба есть…

Он вытащил из печи чугунок, поставил перед женой и радостно наблюдал, как она хлебает уху прямо оттуда.

Пелагея пробыла в избе до вечера и навсегда исчезла, а Мина год проходил в трауре. Вновь по Полё, хотя все думали, что по Марё…

– ---

[1] Пелагея хочет похлебать горячего и перечисляет мордовские супы. Штюрьба – уха. Салмат – суп из молока и яиц с клёцками. Веца ям – пшённый кулеш.

Глава 41. Без сивухи судьи глухи

До Благовещения[1] оставалась неделя. Проснувшись на рассвете, Варвара стащила с себя срачицу и начала с грустью её разглядывать.

– Видишь, Денясь? – вздохнула она. – Это кровь. Краски у меня пошли. Значит, так и не зачала я.

– Ещё понесёшь. Какие твои годы.

– Нет, что-то со мной не так, – ответила Варвара. – Надо бы ещё раз жертву Ведь-аве принести. Когда с Васькой за мёдом поедем. Поговорить с ним надо бы…

Поротую Ноздрю долго ждать не пришлось. Явился он в тот же день, ближе к закату.

– Готовься, Денис! – ещё в дверях выпалил он. – Завтра тебя в Козлов повезут. Вмистях с прочими жалобщиками и свидетелями. В полдень крест целовать будешь. Божиться, что не оболгал Путилу Борисовича. Ему, знать, тоже ж придётся припасть к кресту губами. Дьяк Ларионов Григорий Яковлевич из Разрядного приказа прибыл. По царёву повелению. Роман Фёдорович того дьяка потчевал вчерась романейским вином, стерляжьей ухой да золотыми кулебяками с севрюжиной, лососиной и налимьей печёнкой. И ещё юницу прелестную к нему отправил…

– В Великий пост? – изумился Денис.

– Дк рыбой же ж потчевал, – с ехидцей в голосе ответил Поротая Ноздря. – Чтоб смотрел зорче. Ты уж Боборыкина не подведи. Говори всё, как в жалобе написал, а не то вновь пытать тебя начнут. Больно пытать.

– Помню я ту жалобу. Не упаду в грязь лицом.

Скоро к караульной избе подкатились сани, и Дениса с Варварой повезли в Козлов. Там возле собора Покрова Пресвятой Богородицы уже стояли жалобщики. Ждали, когда прибудет московский дьяк. Однако он не спешил: с утра его потчевал Биркин. Теми же постными яствами, что и тамбовский воевода.