Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
Шрифт:
– Обещай!
– Обещаю. Ты можешь попросить еще что-нибудь. Для себя. Клянусь, я выполню.
Она улыбнулась.
– Я подумаю и скажу тебе. Но помни: ты дал клятву.
– Моя жена не может попросить такого, чего я не захотел бы исполнить.
Ошибаешься, дружок. Ошибаешься, да еще как! Твоя жена может. Если бы она еще знала, что просить…
– Останешься у меня на ночь.
Он не спросил – скорее, поставил перед фактом, но она сделала вид, что это все же был вопрос.
– Нет. Пойду спать к себе. Мне в моем положении довольно неудобно спать с кем-то в обнимку.
Ах
А ведь в прошлые разы она сообщала ему еще тогда, когда сама была не до конца уверена!
– Это будет сын. И я хочу, чтобы его звали Сулейманом.
– Но я думал назвать нашего следующего сына Мехмедом. В тот раз я уступил тебе, но…
– У нас еще будет Мехмед. И Джихангир. А может быть, и еще кто-нибудь. Но этот должен быть Сулейманом. Ты ведь только что обещал, что исполнишь любое мое желание!
– Это твое желание? То, которое я могу не захотеть исполнить?
Когда он так лукаво улыбался, Хюррем готова была простить мужу что угодно. И согласиться на что угодно. Почти. Но – не сейчас.
– Ты станешь шантажировать слабую женщину? Мать собственных троих детей?
По традиции, считать ребенка, пока он не родился, нельзя: плохая примета. Но она нарочно сказала так: пускай чувствует себя многодетным отцом, и главное – пусть понимает, что мать всех его детей (не считая Мустафы, конечно) – она, Хюррем.
– Если ты хочешь лишить меня моего заветного желания, тогда можешь считать, что я хотела именно этого: чтобы наш сын носил имя своего отца.
Все-таки она его уговорила. Суровый и решительный в том, что касалось вопросов глобальных, по мелочам Сулейман спорить со своей супругой не мог.
Вот и хорошо. А там и глобальное что-то можно будет подсунуть… выдав это за мелочь.
Хюррем сказала, что ей из-за ее положения неудобно спать с мужем в обнимку, но по-настоящему дело было не в этом.
В ту ночь она вообще не легла спать.
Напрягая мозг, вспоминала, вспоминала даты и сведения, когда-то так старательно вкладываемые в ее бестолковую голову мамой.
Сейчас на дворе год от Рождества Христова одна тысяча пятьсот двадцать шестой. Или двадцать седьмой – точно она не знала. Да это и не важно.
Что там случилось в мире за это время?
Думай, Настя, думай!
Так, для Османской империи 1526 год стал очень значимым – в августе произошла Мохачская битва. Ее еще не было. Куда и зачем муж собирается, она не знала, но – венгерского похода еще не было, это точно!
Так, битва на Мохачском поле… Какая-то песня была об этом, венгерская… Венгры проиграли, потому что трансильванский князь не пришел им на помощь, хотя обещал…
Стоп! При чем здесь Мохачская битва?
А вот при чем. Если ты, зная, как развивались события на самом деле, дашь Сулейману дельный совет, то у тебя появится возможность давать такие советы и дальше. Ну же, вспоминай!
Битва состоялась… состоялась… в конце августа! Числа 29–30! Угу, только знать бы еще, какая сегодня дата – по христианскому летоисчислению. Предупредить мужа, чтобы выступил с войском как можно быстрее и удар нанес неожиданно, тогда и в
самом деле к венграм помощь не подоспеет…А тебе не жаль венгров, девочка?
Жаль. Но и мужа жаль. Венгры должны проиграть – проиграли в той исторической реальности. Единственное, что она может сделать, – это попросить Сулеймана пощадить пленных. Если битва обойдется малой кровью, благодарный султан сделает жене подарок. Может, и о ней скажут что-нибудь хорошее… Хотя вряд ли. Ну да и ладно. Скажут не скажут, а если несколько сотен жизней будет спасено, она сама будет чувствовать себя совсем по-другому.
Что-то в этом двадцать шестом году еще было.
Восстание. Точно, восстание курдов и турок под предводительством… как же его… Так, это поручим Хасану, незачем голову ломать, если все равно вспомнить не получится.
Еще? Да пока и хватит. Чтобы удивить мужа, а заодно и немного изменить ход истории. И еще неизвестно, что в данной ситуации важнее.
Провожая мужа в поход, Хюррем сказала:
– Послушай, помнишь, ты обещал мне выполнить любое мое желание?
Сулейман хмуро кивнул. «Не время сейчас», – было написано на его челе. Но все же соизволил выслушать.
– Я… о битве. Мне приходилось изучать землеописание – отец заставлял.
Сулейман слегка наклонил голову набок. Он делал так каждый раз, когда его что-то удивляло, но он не хотел этого показать; этот его жест, до боли знакомый Хюррем, показался ей хорошим знаком.
– Там есть городок Мохач, на правом берегу Дуная. Там большая равнина, коннице будет где развернуться. И вообще, я знаю: этот город принесет тебе победу. Помощь к венгерскому королю не подоспеет, если ты ударишь внезапно.
Сулейман наклонил голову в другую сторону.
Пожалуй, надо было продумать получше. Но тут уж либо пан, либо пропал.
– Пообещай мне, что если все так произойдет, как я… как я видела в своем сне, то ты пощадишь пленных. Пускай они знают, что ты не только сильный и всемогущий, но еще и милосердный.
Выражение лица мужа было непонятным. Ну да, милосердие – не совсем мусульманский принцип.
– Ты еще сильнее унизишь этим своих врагов. Они гордые; они собираются умереть, но не сдаться. А если ты пощадишь их, просто уведя в плен, – ты покажешь, что не боишься их. Они будут чувствовать себя совсем побежденными.
Сулейман задумчиво поцеловал ее в левую бровь; кажется, собирался в лоб, но промахнулся. Погладил по животу и вышел, ничего не сказав.
Что он решил? Она узнает об этом, только когда войско вернется. Может, если все будет хорошо, муж напишет ей письмо, но все равно ее ожидают несколько месяцев неизвестности.
Примерно в то же время, когда состоится битва, на свет появится ее третий ребенок. Господи, пускай все будет хорошо!
Она одернула себя. Давно уже, подняв один палец вверх и произнеся необходимые слова, стала мусульманкой, а все по привычке обращается к своему христианскому богу. Раньше, в той, прошлой жизни, религиозной не была и в церковь не ходила, сейчас – сейчас ей больше не на кого было надеяться. Все, что она могла сделать сама, она сделала.