Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
Шрифт:
Внезапная сильная боль в низу живота заставила ее подняться. Мокро. Горячо. Она стояла, а по ногам ее текла темная кровь, быстро образуя лужицу. Ну, вот, дорогая, ты и доигралась в политика.
Надо было кого-то позвать, но голос отказывался служить ей, а надежды на то, что войдет кто-то из служанок, тоже не было: она приучила, чтобы к ней заходили только по зову. Колокольчик. Где колокольчик?
Ноги подогнулись, и она упала на колени. Помогите! Боженька милый, помоги, я больше не буду…
Какой-то сдавленный вскрик, чьи-то руки подхватывают ее, и она куда-то летит, летит…
– Мой
Почему все возятся и не отвечают на ее вопрос? Даже головы никто не повернул. А может быть, она тоже умерла?
Сесть. Она должна сесть.
– Помогите мне сесть.
Снова никакой реакции.
Она открыла глаза и поняла, что видит себя со стороны – тощая, бледная, рыжая; глаза открыты, в них – пустота. Простыни в крови.
Дверь открылась, и вошел Сулейман. Борода его почему-то была седой, лицо прорезали глубокие морщины; на голове – огромный тюрбан с рубиновой пряжкой.
– Она умерла, – сказал кто-то.
– Она была плохой женой, – бесстрастным голосом сообщил Сулейман. – Она замахнулась на то, на что у нее не хватало сил. Она убила моих сыновей.
– Да, да, – подпел тонким голосом невесть откуда взявшийся Ибрагим. – Она ради своих политических амбиций пожертвовала детьми Великого Султана.
А вот Ибрагиму здесь и вовсе неоткуда было взяться, поскольку он сейчас был в Египте.
То ли осознание этого, то ли – неприятные ощущения, всегда испытываемые ею при виде Ибрагима, заставили ее вырваться из липких лап этого полусна – полузабытья.
Ей все это снится. Уж Ибрагим – точно, стало быть, и седобородый муж тоже. Она должна проснуться. Проснуться…
Глаза не хотели открываться; как будто она умерла – и ей на глаза положили монеты. Кстати, есть ли такая традиция в исламе? Она не помнила. Она вообще мало что помнила. Но глаза открыла.
– Помогите мне сесть.
На этот раз ее услышали.
Целая толпа женщин бросилась, подхватила под руки. Под спину, под руки подсунули подушки. Кто-то уже совал ей чашку с узким носиком.
– Мой сын мертв?
Кто-то вытирал ее лицо влажной тряпицей, кто-то настойчиво продолжал совать чашку.
– Мой сын мертв? Отвечайте!
– Сын хасеки жив.
Жив! Жив! Ее кровиночка жива!
– Но он не жилец на этом свете…
– Не жилец?!
– Он родился раньше срока… Восьмой месяц… Ребенок не жилец.
Да это она и сама знает, что он недоношенный. Ну и что? Ах да, почему-то считается, что семимесячный ребенок жизнеспособен, а восьмимесячный – нет.
– Принесите мне моего ребенка.
– Моя госпожа слишком слаба…
– Я. Сказала. Принесите. Мне. Моего. Сына.
Господи, какой крохотный! Михримах была больше, а уж Ильясик вообще родился богатырем. Сколько в нем весу? Килограмма два? И то от силы…
Это она виновата! Она – и никто другой! Малыш сидел на голодном пайке; как он вообще выжил – непонятно. Но он будет жить. Она клянется: она сделает все, чтобы малыш выжил!
Она схватила малыша и приложила к груди. Господи, он хотя бы может сосать?
Малыш вдруг крепко вцепился крохотной ручкой в ее грудь. Он хотел есть, и он хотел жить!
– Мы выживаем, маленький. Будем жить!
Дальше
ее дни стали подчинены только одному: крохотному красному существу с неожиданно голубыми глазками. Она кормила крохотного Сулеймана, который официально еще никакого имени не носил, тогда, когда ему только хотелось. Он спал в ее кровати, а она полудремала-полубодрствовала рядом, боясь придушить малыша. Часто носила на руках, разводила и сводила крошечные ручки, делая какое-то подобие гимнастики. Если с историей дело обстояло плохо, то с уходом за недоношенными детьми – еще хуже: историю она хотя бы изучала и благополучно забывала, ответив на вопросы преподавателя, что касается младенцев – эта тема ее вообще никогда не интересовала прежде.В первые дни она почти не вспоминала об Ильясе и Михримах, а потом вдруг ужаснулась этому: одного, маленького, чуть не потеряла, но это же не повод утратить контакт с двумя старшими!
Малыш часто хныкал; на полноценный плач у него не хватало сил.
Все остальное, кроме этих трех созданий, в каждом из которых текла ее кровь, казалось, не интересовало ее вовсе.
Однако когда вошла служанка и сообщила, что ее ожидает Хасан, выяснилось, что интересует, и очень. Данное самой себе обещание забыть о политике и заняться исключительно детьми оказалось невыполненным.
Кстати, в тот день, когда Хюррем приснилось, что она умерла, к ней пришло решение проблемы. Испания должна быть отдельным государством. Достаточно сильным. Но одной-единственной Испании владычицей мира не стать. А вот Священная Римская империя должна прекратить свое существование. Для этого… Для этого нужно для начала усилить Венгрию, чтобы Фердинанд, правитель Австрии, обратил свой взор не на владения зятя и шурина (он женат на сестре Лайоша, венгерского короля, а его сестра за Лайошем замужем), а на трон, принадлежащий старшему брату. Заодно свержение «Божьего знаменосца» могло бы предотвратить и целый ряд войн с Османской империей. Да, такой вариант был бы идеальным. Но вот как его достичь – над этим еще следует подумать.
Глава 18
Сулейман вернулся только через четыре месяца. До этого были письма – веселые и грустные, в стихах и прозой. Наполненные любовью и желанием поскорее снова увидеть ее. Но в них не было того, чего так ждала она: информации о том, насколько успешно прошло сражение, и о том, что он сделал с пленными. Сдержал ли свое обещание? Или – не вспомнил о нем, опьяненный победой? А может, сознательно нарушил, казнив всех пленных, потому что именно такого поступка от него ожидало его войско.
Впрочем, в очередной раз выяснилось, что она плохо знает своего мужа.
– Если я пообещал, значит, свое слово сдержал, – надменно бросил он ей в ответ на ее робкий вопрос; видно было, что он обижен.
– Да, у нас… на моей… там, где я родилась, говорят так: «Не давши слова – крепись, а давши – держись».
Они замолчали; Сулейман явно думал о чем-то другом.
– Послушай, мне Хасан рассказал о мятеже…
– Каком? – спросила она и тут же прикусила язык; ляпнула не подумав – а получилось, будто хотела скрыть. Ведь и так понятно, о каком именно. – Но ведь мятежа не случилось.