Звуки Азии
Шрифт:
в сырость ночи, в трудный день –
в небеса закинут горы
снов сиреневую тень.
Кровь славянская хохочет –
ветер ей и друг, и враг,
и тесак разбойный сточен
о ступенчатый чердак.
Прозревает утром лемех
тёмно-синий пласт земли,
и меж этими и теми
тени строгие легли.
Дружба, ласковые речи
овсяного ветерка
мысли от застоя лечат,
чистят жилы на века.
Осенний лист
Перепутал
закружил дома и лужи.
Лист с душою музыканта
непогодою разбужен.
Не успел закончить курсы
и задать судьбе вопросы,
рыжий труженик безусый,
сын доверчивой берёзы.
Смёл мешавшие турусы,
на ветру мелькнул осеннем
и, прощаясь, улыбнулся
как поэт Сергей Есенин.
В летний полдень
Танец красных поплавков –
словно гномы на ходулях,
полюбив восточный плов,
в гости к рыбам заглянули!
Леска тянется к лицу,
груз за нею волочится,
словно жалобу Творцу
пишет тень летящей птицы.
Воды в белых пузырьках –
это в ампулах больному
губка рыхлого песка
подаёт из гастронома.
На конце крючка – тоска,
красной повести чернила.
Бок живого червяка
мелюзга пошевелила.
Плеск воды отметил час
торжества для рыболова,
и улыбка родилась,
и блеснула фиксой новой.
Бабочки
От полевой епархии века
целуются два синих лепестка,
в уключине работая одной,
узнав узду и узел золотой.
Как хорошо им в домике цветка!
Сто бабочек – и вот уже река,
сто лилий – и обеденный уют,
где детям в чашках небо подают.
Но вот, чересполосицей украшен,
несётся шмель среди цветочных башен
заречной лады – матушки Европы,
где всем готовы вкусные сиропы,
и в небеса срываются, легки,
аншлаговые долгие хлопки…
О, бабочки!
Зимняя соната
За окном метель дымится,
словно в лютые морозы
на Алтай любви напиться
едут утром паровозы.
«Фиу-фиу», – свищет ветер,
а по мне дорожным эхом:
«Как в сиреневой карете
в глубину горы проехать,
где услужливые феи
и в зелёных шляпах гномы
делят лучшие трофеи
из подземных гастрономов?»
Под окном моим метели
рельсы в сказку проложили.
Неужели захотели
пригласить на бал рептилий,
горных духов, эдельвейсы,
что цветут в горах в июле,
и меня, и даже рельсы
в мир, далёкий от лазури?
И бегут живые страхи
из меня, как из вулкана,
и метель свои рубахи
сушит
в небе утром рано.День голодными глазами
ищет фрукты и печенье…
«Ладно, еду!» – в тёмной зале
огонёк зажжён решенья.
Кредит у сирени
Мой бизнес – лепесток ромашки…
«О солнце, дай и мне взаймы!
За подписью лесной букашки
со счёта своего сними.
Кредитом вспыхнувшей сирени
порадуй собственника дня
и должником от песнопений
прилюдно объяви меня!»
Так я просил и ясно слышал
в органных трубах летних чащ
тот звук, которым птицы дышат,
которым каждый камень – зрящ.
И приходился доллар долу
печатной краскою в мешках
и числился у балабола –
ночного ветра – в должниках.
Небылицы, сочинённые ветрами
Золотые трубы – сосны –
для влюблённых глаз – отрада.
Гонит ветер мимо солнца
облаков живое стадо.
Чтит Монголия обычай:
утром воду из колодца
для нужды утробы бычьей
зачерпнуть холодным солнцем.
И три ветра, три поэта
сочиняют небылицы –
зёрна праздничного света
в синеву бросают птицам.
Старинные слова
«Шухры-мухры» режет ухо,
«прихехе» родит рога.
Забродила бормотуха
в пышном теле пирога.
Стала вечером, росою,
челобитною царю,
жалом, выданным осою
для леченья снегирю.
Пьют, закусывая салом,
эти старые слова,
чтобы в небе тёмно-алом
закружилась голова.
Чтобы в святочной мороке
на колючем сквозняке
раскраснелись чьи-то щёки…
«Шухры-мухры», «прихехе».
Вальс ассоциаций
Этот вальс ассоциаций,
раз услышав, не забудешь.
Помяни меня акаций
пышным цветом,
если любишь!
Помяни улыбкой чалой –
той, на бабочку похожей,
что осенние причалы
дарит людям в день погожий.
Этот вальс очарованья
над лимоном и горчицей
как порука круговая –
в сердце спящее стучится.
Оживи его заданьем,
приносящим свет, удачу,
что в картине мирозданья
ничего порой не значит.
Царица Савская
Султан Озёрович, камыш,
кому ты машешь шапкой царской?
Зачем на цыпочках стоишь
перед луной – царицей Савской?
Всю ночь летают в тишине
признания в любви и вздохи,
и возбуждён центральный нерв