Научная фантастика

Но не таковы жители Великого Гусляра. Пускай, думал каждый, мне достанется только половина подарка и полкружки пива, но соседа Удалова я обязательно позову. Пойдем вместе, вместе веселее. Такой народ живет в нашем городе. Погода стояла приятная, даже лучше обычной. Без особой оттепели, морозец как по Гоголю, снег по колено, кроме как на центральных улицах, где с утра прибрали. А ночью высыпали на небо звезды и месяц – только и смотри, не полетит ли черт этот месяц украсть. Сказал добрые…

Так ничего и не решив, космонавт отправился пешком в Великий Гусляр, по дороге надеясь что-нибудь придумать. Как каждый путешественник по Вселенной, космонавт учился на курсах выживания. Он мог тридцать две минуты сдерживать дыхание, подниматься с глубины в полкилометра без акваланга, падать с шестого этажа и не разбиваться, умел общаться со встречными на их языках, бегал быстрее американских негров и плавал лучше, чем крокодил. Он знал о хитростях, к которым можно прибегать космонавтам на чужих…

– Моя идея в том, чтобы дать ему, то есть Коле, шанс в этой жизни. Чтобы он перестал всем дорогу уступать и извиняться. – А как же я узнаю, какие еще качества ему мешают, а какие помогают? – Мы сейчас же пойдем с вами по улице, – решила Гаврилова, – а я как уловлю лишнее качество, буду вам сообщать. – А я? – А вы воздействуйте на мозг. – Как бы блокировать? – Идея показалась профессору интересной. К сожалению, если профессору идея покажется интересной, он забывает о ее моральном аспекте.…

Новые люди, новая инициатива. Смотрите, сколько перемен вокруг! – Что же получается, движение ради движения? – спросил Удалов. – Любое движение, – ответил Минц, – подразумевает перемены. А нам нужнее всего перемены. – Да здравствуют перемены! – воскликнул Грубин. Наступила пауза. Слышно было, как в соседнем дворе заскрипела калитка. Захлопала крыльями ворона, опускаясь на крышу. – Нет, – сказал Удалов. – Любые перемены – это опасно. Некоторые так думают, что изобрел, отрапортовал, выдвинулся,…

Потом я взглянул на его руки. Он раскрыл ладонь, как бы приветствуя меня, и ладонь была испещрена морщинами и полосами, как ладонь обезьяны, а большой палец – куда больше, чем у людей, – отстоял от четырех остальных. Мне даже показалось, что он не смог бы собрать все пальцы в щепоть. Через плечо у этого существа висел темный мешок. Простой мешок, если не считать раструба сбоку. – Здравствуйте! – крикнул он издали. – Как вы сюда попали? Я подождал, пока он подойдет поближе. Снова поднялся…

– К нам, к нам! – позвал Василь Васильич. – Ты, Христофорыч, козла забивать умеешь? – Не выношу вида крови, – начал было Минц, но тут же сообразил, что здешний козел не имеет отношения к животному миру, лукаво улыбнулся и закончил фразу: – Простите, вы, очевидно, имели в виду игру? – Да вы когда-нибудь в домино играли? – спросил Удалов. – Сам не играл, но видел, как играют другие. И понял, что это несложно. – Тогда сидайте! Минц с трудом втиснул тугой живот в щель между столом и скамейкой,…

– Циник ты, Грубин, и самое удивительное, что почти угадал, хотя не можешь себе представить всей глубины такого события. Я же слово дал, почти подписку, что не разглашу. – Ну и не разглашай, – отозвался Грубин. – Ну и не разглашу, – повторил Удалов. – Нужны нам твои истории, – сказал Грубин, который, несмотря на эти резкие слова, был лучшим другом Удалова. – Так что с дорогой приключилось? – спросил Валя Кац. – А то меня сейчас жена ужинать позовет. – Не поверите, – сказал Удалов. …

— Откуда мне знать. Я из древних греков только Геркулеса знаю и Прометея. — Так вот, Марсий отлично играл на свирели и решил соревноваться с Аполлоном. Ну, как если бы ты принес свою машинку на ученый совет Института Проблем и Перспектив Продленного Движения. — Марсий проиграл? — Жюри единогласно присудило победу действительному члену Олимпа богу Аполлону. — Ничего страшного, — сказал Грубин. — Главное, участвовать. Победа не так важна. — Для кого как, — вздохнул профессор, глядя на скрипучий…

Часть I ГУСЛЯР-2000 …НО СТРАННОЮ ЛЮБОВЬЮ Корнелий Иванович Удалов шел со службы домой. День был будничный, прохладный, вокруг города толпились тучи, но над Великим Гусляром ярко светило солнце. Виной тому был космический корабль зефиров, который барражировал над городом, не давая тучам наползать на него. У продовольственного магазина «Эльдорадо» продрогший зефир из мелких покачивал детскую коляску, чтобы успокоить младенца, которого мамаша оставила на улице, уйдя за покупками. Младенец…

Павлыш ожидал какой-нибудь резкости со стороны геологини за стойкой, смешков или улыбок со стороны других, но реакция девушки была совершенно неожиданной. В полной, как будто даже почтительной тишине она сказала: – Это действительно безобразие, профессор. – Сколько раз, Марианна, я велел тебе не называть меня профессором? – Извините, садовник. – Вы, товарищ, откуда? – обернулся человек к Павлышу. Но тут он увидел кого-то за спиной Павлыша и бросился вперед, к двери буфета, с такой скоростью,…

После минутной заминки из первого ряда поднялся старик вальяжной внешности, наклонился над столом, вытащил из кипы один из текстов, и я поняла, что он робеет, как студент, достающий на экзамене билет. Старик пошевелил губами, читая текст, затем кивнул и сказал вслух: – Подойдет. Саня ловко соскочил со сцены, принял текст и передал мне. Он предоставлял мне честь самой нажать кнопку. Я вложила листок в сканирующую рамку, настроила динамик, нажала нужные кнопки – сейчас у меня из рукава вылетит…

Примерно через полчаса на территорию пансионата приехали несколько военных грузовиков и три черные «Волги». Поляну вокруг Кабины оцепили войска КГБ, а обитателей пансионата вывезли в Москву на специальных автобусах, где каждого допрашивали раздельно. Никаких дурных последствий для свидетелей не было, не считая того, что меня не пустили в туристическую поездку в Болгарию. На следующее утро, по получении отчета от генерал-лейтенанта Колядкина, Политбюро ЦК КПСС собралось на заседание. Председательствовал…

Не знаю, почему я пишу обо всем этом. Я даже не собираюсь рассказывать больше ни о столовой, ни о гостинице, ни о людях, с которыми встретился здесь. Может, запомнилось все так четко потому, что там было хорошо. Постоянный ветер и холодное солнце, черные лодки у моря, и запах вина, и случайность, непостоянство нашей жизни здесь, и обеды в неуютной столовой, и паровозы – все вызывало приятное, щемящее чувство ожидания чего-то, может, письма, может, встречи. Мы сидели с врачом Ниной на самом конце…

– Погодите! – воскликнул я. – Я ничего плохого не хотел! Я приезжий! – Он приезжий! – сказал шар с ложноножками. – А нам что, расхлебывать? Нет, я предлагаю его растерзать! Меня тут же начали терзать. Шлем улетел в сторону, чемодан валялся на мостовой, костюм трещал по швам. Скорпионы подошли поближе и, видно, тоже хотели принять участие в действе. – За что? – кричал я, стараясь перекричать толпу. – Разве стрекозы охраняются законом? – При чем тут закон, при чем тут охрана? – кричали мне…

– Еще один шаг, и он станет человеком, – сказал Свер-ди. – Я часто жалею, – сказал я, – что Мышка не может говорить. – Или писать, – сказал Свер-ди. Мышка понесся на кухню впереди Алисы. – В то же время в нем живет отсталое дитя, – сказал я. – Он делает глупости. Рвет когтями диван, вчера чуть не грохнулся с балкона, охотясь на голубей. Говоря высокопарно, силой любви невозможно сломить барьер непонимания. Диприда кивнула. Она это понимала. – Что ж, – сказал Свер-ди, – еще недавно я мог…

– Что, трясет? – сказал Свиридов. – Поспи, – сказала Ирида, обратив на него пристальный немигающий взгляд сирианки. – Три часа. Потом снова на вахту. Возможен взрыв на склоне Пленницы. Надо будет эвакуировать оборудование. – Три часа? – спросил Свиридов. – И ни минуты больше. Свиридов сказал себе: три часа – это вечность, это спасение… Неожиданно вспыхнул экран внутреннего оповещения. Зеленое лицо второго исследователя, увеличенное втрое, так что видна была каждая чешуйка на лбу и хоботе,…

Сидя в этом зале, Матвей Сергеевич не аплодировал и ничем не показывал своего одобрения, потому что это казалось ему неуважением к Леониду Ларину, ведь не аплодируют в церкви священнику, а в лесу – пению птиц. Его не оставляло забытое детское опасение, что рассказы вот-вот кончатся и ему скажут, что пора домой, пора спать. Так и случилось сразу после того, как Ларин прочел рассказ о жене президента нашей страны, которая стирала белье в лагерной прачечной, тогда как ее супруг, покорный тирану, раздавал…

– Надо свернуть, – бормотал Син-рано. Машины вокруг сигналили, словно кричали. Это было похоже на пожар в театре, где в дверях застревает орущее скопище людей. Внезапно стрельба стихла. – Обошлось, – сказал Син-рано. Мы подъехали к дому. Он стоял на склоне пологого холма, поросшего редкими деревьями. Между ними паслись коровы. Нам пришлось довольно долго простоять перед высокой решеткой ворот, увитых поверху колючей проволокой. Наконец прибежал молодой человек, открыл ворота и сказал, что…

Я подошел вплотную к двери и спросил шепотом: – Кто там? – Это я, – прошелестело в замочную скважину. – Откройте и впустите. Мне опасно оставаться на лестнице. Могут увидеть. – А не врете? – Честное слово. Я приоткрыл дверь. В дверь вполз человек, накрытый серым одеялом. Сразу и не догадаешься, что человек. Сразу решишь, что ползет одеяло – мало ли зачем ему надо ползти. Теперь по улицам кто только не ползает. Все равно жрать нечего. – Заходите, – сказал я, потому что хорошо воспитан.…

— Очевидно, шадринские прыгунчики приволокли. Ни намека на волочение, конечно, не было. Чашу кратера пересекал только след гусениц вездехода двухдневной давности. Позавчера они установили биоловушки, до которых оставалось метров восемьсот, а сегодня след в след, как альпинисты, ехали тем же маршрутом, и вот обломок преградил им путь, придавив отпечаток правой гусеницы. — Что думаешь делать? — спросил Янин. — Пойду пощупаю. — Черных выбрался из люка и сразу стал похож на новогоднюю игрушку: задние…