Прочая детская литература

Попросторнее ребятам: И ни разу не зевнул Никто, И ни разу не заснул Никто, В переменку не скучал Никто, На опросе не молчал Никто. Удивлялись сами: - Что такое с нами? Три урока удивлялись, На четвёртом догадались: - Братцы, посмотрите-ка, Нынче нету нытика! Ликовали все вначале, Десять раз "ура" кричали, А потом сказала Лена: - Хорошо нам ликовать, - Но ведь завтра непременно - Он заявится опять. Как же с ним, занудой, быть? Может, чем-нибудь…

- Ко мне-е-е!.. Ко мне-е-е!.. - кричал председатель. Ребята под добродушные шутки взрослых сбежались к председателю, сгрудились гомонящей ватагой: - Александр Спиридонович, вы нас звали? - Звал, - очень серьёзно сказал председатель. - Ваша помощь нужна, ребята. - Какая? - спросил кто-то звонким голосом. Председатель повёл плечами: - Холодно здесь, замёрз я. Пошли в помещение. На крыльце, остановившись, он обернулся, разыскал глазами подвижную фигуру старшего утятника, крикнул: -…

И рассказывает Назар попу о своём подвиге, а заодно и о том, что должен бежать от жены И просит он попа записать про его подвиг, чтобы не оставаться ему в неизвестности, - пусть все читают и знают о нём. И поп шутки ради возьми и напиши на тряпочке: Славный герой, храбрый Назар, Тыща сражённых - один удар! И вручает ему эту тряпочку. Назар прикрепляет её к кончику шеста, подвешивает сбоку обломок ржавой сабли, садится на соседского осла и выезжает из села. Выезжает Назар из родного…

На равнодушный глаз оно, сокровище, было просто проволочным оскребышем для грязной обуви, что кладут перед ухоженными крылечками чистюли-хозяйки. Но глаз Герлаха был не равнодушный - и разглядел под ошметьями глины, под рыжиной ржавчины клепаные на гвоздик кольца... Это была старинная кольчуга, бог знает, из какой дали времен и пространств, по каким зигзагам судьбы занесенная сюда вот, в еще не поновленный уголок Ташкента, занесенная - и приспособленная к делу практичным нашим веком. Состояние…

Очнулся от резкого ощущения холода: я стоял у окна, в лицо мне били косые струи ливня. В палате уже горел свет. Я знал, что надо оглянуться, и не мог. Наконец, вытер лицо краем шторы и повернулся. Мальчик лежал в постели, закутавшись с головой в простыню, белый, неподвижный кокон. Никогда еще в жизни с таким нестерпимым восторгом я не говорил себе, что я - круглый, законченный идиот. ------ Во время утреннего обхода сестра Гошева, которой еще вчера было высказано все, что она заслужила, проскользнула…

- Мамонька, голубынька, - говорит Машутка. - Расскажи нам, как ты в голодный год нуду принимала. - Э! детоньки, что горе вспоминать? Благо было, да прошло! - Нет, мамонька, расскажи. Сделай милость! Вспомним горе, и жизнь слаще покажется... Любариха посмотрела на них с грустной улыбкой, поправила девочке белые волосики, что выбились из-под платка, и начала плавно, неторопливо. III У нас здесь хлеб плохо родится. Земля плохая - все больше камень да щебень, либо песок. Тот год Васене пошел…

- А, разбойница, добыл я тебя! - радуется Иван. - Рубля два, чай, дадут за твою шкуру, а может быть и больше. А тушку я отдам Кудлашке. - А Кудлашка визжит, лает и радуется, что ей тушка достанется. Дерет с кумушки шкуру Иван. а сам песню поет. Только приходит и Иван-дурак, глядит и дивуется, какую это брат такую лису достал. - Братай милый, - говорит, - подари мне тушку. - На что, - говорит, - тебе? - Да так, - говорит, - больно она мила мне. - Есть, что ли, ее станешь? Ее, дурак, не едят…

И вот от этого мороза все клесты перелетают на зиму туда, где потеплее. Клёстик улетел вместе с другими. А весной все птицы вернулись в старый, родной лес, туда, где прошло детство клестика. Там ему было все знакомо - и старые, замухрастые ели, и молодые зеленые елочки. Все ему приветливо кланялись, как старому другу, и он всем кланялся, и свистел, и кричал, и чирикал изо всех сил своих маленьких легких. Солнышко светило так радостно и весело; оно грело и землю, и травку, и кусты, и деревья, так…

Руф посмотрел на нее и улыбнулся. - Крот не любит света! - сказал он. - И сова, и филин, и волк, и лиса, и рысь, и всякий хищник крадется ночью, - потому что ночью им лучше, удобнее ловить добычу. Они все не любят света. - Да, они никого и ничего не любят, и их никто не любит, потому что они злые, - перебила его Руфина. - Если бы не было злых и все были бы добрые, - сказал Руф, - то мы не знали бы, что они добрые. - Ах! это не нужно знать... Мой милый Руф! Это надо чувствовать - и сердце…

Я выпучил глаза, вытянул вперёд подбородок и уставился на Наташку, гипнотизируя её. Приближаюсь к ней и шепчу: - А я тебе закапаю не по две, а по двенадцать капель альбуцида в каждый глаз! Ага... И я захохотал тем противным смехом, который мы слышали в театре кукол на спектакле "РВС" Аркадия Гайдара. Так смеялся махновец. Я не сразу понял, что больше напугало Натку - мой страшный вид или двенадцать капель альбуцида, - но только она вдруг пронзительно взвизгнула и вспрыгнула с ногами…

- Радость жизни каждого настоящего мужчины в том, чтобы преодолевать любые трудности во имя долга! - так говорил отец, вставляя Витькины ноги в тапочки. - Долг взрослых - классно делать свое дело. Долг маленьких хорошо учиться, чтобы... - Чтобы потом хорошо работать! - заканчивала мысль мама. И приказывала из кухни: - Поменяй ребенку тапочки, ты ему левую надел на правую ногу. - Ты что, сквозь стены видишь? - удивлялся каждый раз папа, и продолжал с того места, на котором прервал свои рассуждения:…

Настя быстро обернулась к сестре и увидела то, что ожидала: сверкающие глаза, взъерошенные волосы и скривившийся рот. "Ну вот, опять! Я же знала!" - подумала Настя и вышла из комнаты. Квартира, в которой они жили, была тесной: две небольшие комнаты и кухонька. К тому же в одну из комнат Рите с Настей входить не полагалось. Комната эта называлась "кабинетом", и в ней по вечерам, а также в выходные дни работал отец, Юрий Дмитриевич. Он сидел за широким столом, чуть ли не до потолка заваленным…

Наконец зазубренная горная цепь заслонила весь горизонт. Ее отдельные вершины, покрытые оплавленной, вспузырившейся корой, исхлестанные жесткими космическими излучениями, сверкали на солнце гигантскими факелами. Уходившие в тень отроги казались провалами в черную пустоту. Он сделал последний длинный прыжок и очутился у южной оконечности Оливия. Здесь начинался двухкилометровый проход, словно пробитый в кольце скал колоссальным космическим тараном. За проходом расстилалась небольшая долина, кончавшаяся…

Борис Степанович Житков "Мария" и "Мэри" Это было в Черном море в ноябре месяце. Русская парусная шхуна "Мария" под командой хозяина Афанасия Нечепуренки шла в Болгарию с грузом жмыхов в трюме. Была ночь, и дул свежий ветер с востока, холодный и с дождем. Ветер был почти попутный. Тяжелые, намокшие паруса едва маячили на темном небе черными пятнами. По мачтам и снастям холодными струями сбегала вода. На мокрой палубе было темно и скользко. Впрочем, сейчас и ходить…

- Пойдем посмотрим, может быть, незаметно? Вдруг незаметно? Я держал хвостик в кулаке. Мы пошли к вешалке. И вот все ровно-ровно идут хвостики, довольно густовато, а тут пропуск, пусто. Видно, сразу видно, что не хватает. Я вдруг говорю: - Я знаю: приклеим. А клей у папы на письменном столе, и если будешь брать, то непременно спросят: зачем? А потом, там в кабинете сидит этот важный, и входить нельзя. Танька говорит: - Запрячем, лучше запрячем, только скорей! Подальше, в игрушки. …

Приблизившись, девушка узнала лошадь: это был старый конь Серко, которого в доме отдыха использовали на разных работах. Кошева была пуста и плотно зажата между подножиями двух высоких сосен. Встревоженная Валя обошла сани. Серко тихо заржал и потянулся к девушке, тычась мордой в рукав. — Ладно, ладно! Сейчас мы тебя выручим! — сказала Валя и взяла Серко под уздцы. Нажимая свободной рукой на хомут, она заставила лошадь отойти назад, чтобы освободить заклиненную между деревьями кошеву. Её серьёзно…

Председатель увечной левой рукой — половины кисти не было — потер щеку, проводил взглядом летящую по улице пыль, крякнул: — Дело шибко хорошее! Да только управиться ли с ним вам, сопливым? Ведь тут отсталость вековая, а вы разбежались по избам, вениками — шир-шир! Кавалерийский наскок в этом вопросе ничего не решит, — время надо, силы, хотение. Под силу ли вам это, подумай, Олёнка! Ребятам что — они сейчас веники бросили, все забыли да играть побежали. А бабы с мужиками и кумекай потом: зачем это…

Однако и мне не спалось. Конечно, кораблей-невидимок не бывает, а всё же… Виктор сказал «мальчишки». Мне много раз приходилось иметь с ними дело, и я утверждаю о том, что им интересно, мальчишки всё узнают первыми. Когда жнут то, чего не сеяли Хорошо, если окна на тихую улицу. Трамваи не ходят. Автобусы не ворчат. Соседи с утра на работе Думай, работай, пиши — тишина! Но очень скоро я поняла: жизнь на первом этаже имеет свои неудобства. Голоса прохожих — прямо в твоё ухо. Вот под моим окном,…

Наконец я нашёл своё место и облегчённо вздохнул. Мне показалось, что я целый день добирался до этого стула. Я сел и стал смотреть вниз на красный круг. Неужели львы такие надрессированные, что не будут кидаться на людей? Я-то сидел высоко, до меня ни один лев не допрыгнет, а каково нижним? Вместо львов в красный круг вошёл клоун. Если у человека одна штанина короче другой, пиджак с одним рукавом, ботинки длинные, как лыжи, нос в муке, рот до ушей, — словом, если у человека всё не как у людей,…

– Олег! Олег! Синельников! – Чего? – недовольно спрашивает Олег, слегка приоткрывая один глаз. – Ну, чего? – Вставать надо. Машина пришла. – Да, да, – говорит Олег и натягивает на голову одеяло. – Эх ты, – взрывается Игорь, – а еще комсорг. – Комсорг. ну и что ж , что комсорг? – пересиливая сон, спрашивает Синельников. – По-вашему, если комсорг, то и спать не должен? – Вы бы Митрича подняли в первую очередь, – советует Мартьянову Сафонов. – Митрич вам создаст обстановочку. «Действительно,…