Книги из серии "Двадцать поэм любви и одна песня отчаянья"

Женское тело, белые дюны, белые бёдра, в податливости своей ты как пашня весной. Тело моё, как пахарь грубый, в тебя зарылось, и сын на свет выносится из глуби земной. Словно пещера, я был одинок. Шарахались птицы, лавой слепой во мне застывала полночная мгла. Чтобы выжить, я творил тебя, словно оружье, камень в моей праще, на луке моём стрела. И вот расплата — я люблю тебя — накатило! Тело из кожи, мха и жадного молока. Груди-чаши! Глаза, лишённые взгляда! Твой голос,…

Свет тебя пеленает в пламя предместья. Оцепенелая, бледная, ты смотришь, скорбя, — смотришь, как ветхие лопасти предвечерья оборачиваются вокруг неподвижной тебя. Одинокая, в этот смертный час одинокий, подруга моя, ты застыла, молчанье храня, вбирая в себя все жизни умершего света, наследница чистая испепелённого дня. Закатная гроздь в твой тёмный подол упала. Во мраке большие корни спешат уползти из твоей души — это рвётся наружу всё, что в темнице маялось твоей взаперти:…

О сосновый простор, грохот на волноломе, мерная смена света, колокольный прибой. Сумерки загустевают в твоих глазах, моё чудо, раковина земная, — все земли поют тобой. В тебе все реки поют, и душа моя с ними течёт, как ты повелела, в тобой открытый предел. Укажи мне, где цель, стань тетивой надежды, и я в опьяненьи на волю выпущу стаи стрел. Всюду вокруг я вижу, как зыблется твоё тело. Твоё молчанье — облава моих пугливых минут, твои хрустальные руки — долгожданная гавань…

Непогода с рассвета на переломе лета. Облака — словно ворох белых платков разлуки, которыми на прощанье машет ветер шальной. Вездесущее сердце ветра бьётся над нашей влюблённою тишиной. Звенит неумолчно в кронах поднебесным оркестром, как будто битвы и песни сошлись на его устах. Ветер в беглом набеге листья крадёт с деревьев и отклоняет от цели стрелы трепетных птах. Ветер листву свергает водопадом без пены, веществом невесомым и отвесным огнём. Распадается…

Чтобы ты меня услыхала, мои слова иногда утончаются, как следы чаек, там, где песок увлажняет вода. Быть браслетом, пьяным бубенчиком — на руке твоей, нежной, как виноградная кисть! Мои слова удаляются. Уже слова мои стали твоими — как вьюнки, вокруг старой боли моей обвились. Так карабкаются они на влажные стены. Ты виновница этой кровавой игры. Слова из хмурой моей норы убегают. И ты заполняешь все щели этой норы. Они больше, чем ты, привычны к моей…