1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

Миллер хотел что-то сказать, но не успел и слова вымолвить. Ростопчин продолжал:

— Оставляете людей без опыта, без мало-мальских воинских навыков! Их перебьют в первом же бою!

— Ваше сиятельство, это приказ фельдмаршала, — виновато произнес Миллер.

— Я бы выдвинул их на позиции за Дорогомиловскую заставу! — в глазах граф Ростопчина пылал огонь: несомненно, в мыслях он уже видел эту битву.

— Ваше сиятельство, я же не в Индию их поведу! — нашел новый довод Миллер. — Все они, как вы и все мы хотим, займутся обороной Москвы. Но Кутузов приказал отправить немедленно их под моим началом.

— Что вы несете?! Индия! — крикнул граф Ростопчин.

Александр Иванович Татищев молча оглаживал пышные усы и только кивал, когда взгляд московского главнокомандующего останавливался на нем.

Отвратительный холодок пробежал по моей спине. Генералы, наделенные огромной властью и невероятной ответственностью, обсуждали оборону Москвы. С пылом и жаром отстаивали свою точку зрения. А я знал, что они попусту тратят драгоценное время. Никакой обороны не будет. Но даже сейчас я не имел права поделиться с ними своим знанием.

Незаметным движением я проверил пакетики с зельем де Санглена.

Но что, если все же открыть тайну графу Ростопчину?! Только что сам он попрекал генерал-майора Миллера тем, что в московском ополчении остаются гражданские лица, не имеющие никакого военного опыта. Сам сказал, что их перебьют в первом бою. Неужели он не откажется от напрасной жертвы, если узнает, что участь Москвы предопределена?!

— Кутузов! Старая лиса! — прогремел в ярости Ростопчин. — Почему он ничего не сказал мне утром в Мамонове?! Знал, что я ему отвечу! Старая лиса! Нашел способ по- своему повернуть! Спрятался за вашу спину! Приказ прислал! И я еще ратовал за назначение его главнокомандующим! Дурак я, дурак! Сам виноват! Прав был Багратион: Кутузов — сплошь бабьи сплетни и интриги! Притащил на своих плечах французов — вот итог его командования! А несчастный Багратион теперь умирает у меня на руках!

Повисло тягостное молчание. Иван Миллер сделал невнятное движение, словно хотел руками развести, но испугался лишний раз привлечь внимание московского главнокомандующего. Паузу нарушил сам генерал-губернатор, уже спокойным тоном обратившись к Татищеву:

— Что ж, Александр Иванович, четыре тысячи шестьсот человек переходят под командование генерал-майора Миллера, еще сто артиллеристов. Передайте им запас сухарей на десять дней, двадцать шесть тысяч снарядов, пятьсот лошадей…

— Тысячу! — воскликнул Иван.

— Пятьсот, генерал, пятьсот, — твердо повторил Федор Васильевич. — А теперь ступайте, господа, я должен переговорить с графом Воленским.

Кригс-комиссар пригладил пышные усы, чинно кивнул и вышел. Иван Миллер наспех обнял меня, словно боялся задерживаться в кабинете генерал-губернатора, на ходу хлопнул меня по плечу:

— Давай, дружище! Увидимся еще!

— Так зачислили б меня в число твоих артиллеристов, — промолвил я.

Московский главнокомандующий подождал, пока закрылась дверь за Иваном, и спокойным тоном сказал:

— Светлейший князь хотел услышать доклад от тебя лично. Так что отправляйся в главную квартиру. Найдешь его на Поклонной горе.

— Ваше сиятельство, искренне благодарю вас, — сказал я. — Знаю, доставил вам много хлопот. Покорнейше прошу простить.

— Ладно, чего уж теперь, — махнул он рукой. — Эх, Андрей, Андрей, вот дожили! Неприятель подошел к самой Москве. Настал наш черед показать, на что мы годны.

«Сейчас! Вот сейчас нужно открыться, — подумал я. — Пусть Федор Васильевич начнет немедленную полномасштабную эвакуацию! И не тратит попусту время!» Но неожиданно для самого себя я услышал собственный голос:

— И покажем, ваше сиятельство, непременно покажем.

— Вот послушай, как я написал.

Он взял со стола афишу, текст которой сочинил еще утром, а теперь держал перед собой напечатанной. Я наклонился вперед. Граф Ростопчин начал читать. Голос его зазвучал с торжеством:

— «Братцы! Сила наша многочисленна и готова положить живот, защищая Отечество, не пустить злодея в Москву…» — Он остановился и после небольшой паузы протянул афишу мне: — Ну-ка, читай ты. А я послушаю, как это звучит.

Я взял афишу, положил перед собою на стол. Граф поднялся, подошел к окну и остановился ко мне спиною. Я кашлянул, прочищая горло, и торжественным тоном начал читать сначала:

— «Братцы! Сила наша многочисленна и готова положить живот, защищая отечество, не пустить злодея в Москву!»

«Отбросить афишу в сторону, признаться ему, сказать: "Ваше сиятельство! Пустое! Государь император давно уже все решил!" — пронеслось в голове.

Но одновременно, словно заведенная шарманка, я продолжал чтение:

— «Но должно пособить, и нам свое дело сделать. Грех тяжкий своих выдавать».

Не прерывая чтения, я встал, поднял афишу правой рукой, нащупал пакетик с порошком и осторожно вытянул его из кармана. Граф Ростопчин слушал, стоя у окна. Казалось, слова звучали помимо моей воли:

— «Москва — наша мать. Она вас поила, кормила и богатила».

Граф Ростопчин покачивал головою в такт моим словам. «Дочитаю до конца и во всем сознаюсь ему! Нарушу слово, данное его величеству! Нарушу! Но есть что-то более высокое, что-то, что даже слова императору выше!»

А голос мой все звучал и звучал:

— «Я вас призываю именем Божией Матери на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие; возьмите только на три дни хлеба; идите со крестом: возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь тотчас на Трех Горах; я буду с вами, и вместе истребим злодея. Слава в вышних, кто не отстанет! Вечная память, кто мертвый ляжет! Горе на страшном суде, кто отговариваться станет!»

«Да, прав был государь император! Ростопчина не остановишь!»

Я быстро высыпал содержимое пакетика в чашку с чаем. Граф Ростопчин повернулся и подошел ко мне:

— Что с тобой, Андрей?

— Что? Ничего, — я растерялся.

— У тебя прямо-таки слезы в глазах, — удивился он.

Я с изумлением обнаружил, что глаза мои и впрямь увлажнились. Что со мною? Ведь и читал, как автомат, не отдавая себе отчета в прочитанном!

— Вы так написали… — выдавил я.

— Испей что ли чаю. Я так и не пригубил. Видишь, разогнал я всех по делам, даже чаю подать некому.