1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

— Ничего-ничего, — утешал я ее. — Если все собрали, давайте отдохнем. Завтра предстоит тяжелый день.

— Подумать только — последняя ночь в этом доме! — с надрывом произнес Мартемьяныч.

Ночью я выспался на удивление хорошо. Я справился с поручением его величества, и сознание исполненного долга успокаивало меня. А с мыслью об оставлении Москвы в отличие от других я свыкся давно.

Проснулся я ранним утром. Солнечные лучи играли на личике Жаклин, ссадина под глазом отливала желто-зеленым блеском. Тревога охватила меня. Скоро ли появятся Моховы с подводами? Что, если они задержатся?

Я поднялся с постели. Жаклин сперва раскинула руки, заняв освободившееся место, но в следующее мгновение открыла глаза и уселась в подушках.

— Пора? — спросила она.

— Я поеду, посмотрю, как там Моховы, — сказал я.

— Зачем? Вдруг вы разминетесь, и они приедут без тебя, — возразила Жаклин.

— Я поеду верхом и в два счета долечу до Конюшковской. Если не застану их, то немедленно вернусь. А если они там еще копаются, то потороплю. Сейчас дорога каждая минута!

Несмотря на ранний час, Петровка грохотала от катившихся телег и фур, со всех сторон доносились крики, ругательства, мычал скот. Вид бегущих москвичей повергал в уныние. Я с ужасом представлял себе, что и мне вместе с Жаклин, вместе с дочками, маленькими девочками, для которых маленькая ссадина на коленке была самым большим несчастьем в жизни, вместе с Мартемьянычем и Натали Георгиевной, стариками, заслужившими покой, — всем нам предстоит превратиться в беженцев, влиться в оголтелую толпу и бежать, бежать отсюда вместе с грязными мужиками и бабами, вылезшими изо всех щелей вместе с их коровами и козами! Ужас, ужас, ужас!

Вид центральных улиц приводил в еще большее отчаяние. Здесь вереницы беженцев тянулись по обочинам, а середину занимали войска. Они шли стройными рядами. А может быть, их ряды только казались стройными, потому что глаз отказывался замечать мелкие нарушения, а видел только одно — русские воины в хорошо организованном порядке покидают Москву, оставляя сердце России на поругание.

И такую картину я наблюдал на протяжении всего пути до Конюшковской.

Возле дома Моховых я застал подводы со скарбом, окруженные слугами. Их готовность несколько успокоила меня. Но, как выяснилось, напрасно.

Я вошел в дом и застал совершенно невообразимую сцену. На полу со страшной руганью боролись Мохов и Косынкин.

— Вы негодяй! Мерзавец! Идите вы к черту! Провалитесь вы к черту! К черту! К черту! К черту! — кричал Гавриил Кириллович.

Он пытался вырваться из объятий Вячеслава, тянулся к лестнице, но Косынкин удерживал его, и они катались, сбивая стулья.

— Все кончено, Гавриил Кириллович! Все кончено! — повторял Вячеслав.

— Что здесь происходит, господа?! — рявкнул я.

— Дом! Дом! Андрей Васильевич! — закричал Мохов, увидев меня. — Скорее наверх! Держите Настеньку!

Я помнил сетования господина Мохова на то, что Косынкин только ради этого дома и волочился за перезревшей невестой. Но что же теперь могло случиться? Что, Анастасия Кирилловна наконец-то увидела истинное лицо корыстолюбивого жениха? И что означала отчаянная просьба Мохова «держите Настеньку»? Надеюсь, она не надумала наложить на себя с горя руки?

Heus - Deus ! Французы в ближайшие часы займут город! Нашли же время для драмы!

Я резким движением растащил Мохова и Косынкина и бросился вверх по лестнице. Те ринулись за мной. Мы с грохотом добрались до середины и замерли: навстречу нам вышла Анастасия Кирилловна. В руках она держала зажженный факел, на губах ее блуждала снисходительная улыбка.

— Нет! Нет! — с отчаянием закричал Гавриил Кириллович.

— Да что происходит? — воскликнул я.

— Анастасия Кирилловна хочет сжечь дом, — сказал Косынкин. — Чтоб не достался французам.

— Сжечь дом? — изумился я.

— Вот! Вот! Остановите ее! — верещал Гавриил Кириллович. — Бонапарт уйдет, и мы вернемся в свой дом!

— Это мой дом, — ровным голосом произнесла Анастасия Кирилловна. — И я не хочу, чтобы французы нашли кров под его крышей.

Вслед за ее словами послышался треск, донесся запах гари, и мы увидели, что за ее спиною уже горят верхние комнаты.

— Твой дом! Твой дом! — закричал ее брат. — Если ты его сожжешь, ты не получишь от меня ни копейки! Так и знай! Ни копейки!

Анастасия Кирилловна с сожалением взглянула на брата и поднесла факел к картине, висевшей над лестницей. Полотно вспыхнуло, предки Моховых с величественной скорбью смотрели на нас сквозь пожиравшее их пламя.

— А-а-а! — завопил Гавриил Кириллович так, словно огонь облизал ему пятки. — Пропадите вы пропадом! Спасайтесь сами! Спасайтесь сами как знаете!

Он побежал вниз, распахнул дверь на улицу, в которую ворвался ветер, и огонь с неистовой скоростью рванул вниз по стене, полыхнули балясины, вспыхнуло платье на Анастасии Кирилловне. Она вскрикнула, оступилась и упала в объятия Косынкина.

Все случилось в одно мгновение. Затем за сбежавшим Моховым захлопнулись двери. Косынкин опрокинул женщину на пол и стал руками сбивать пламя с ее платья. Я скинул с себя сюртук, набросил его на Мохову, а она смотрела на нас с блаженной улыбкой. Вячеслав в несколько хлопков потушил огонь, занимавшийся на его панталонах. Затем склонился над Анастасией Кирилловной и заключил ее в объятия.

— Ты чудо! Ты чудо, чудо! — восклицал он, осыпая ее поцелуями.

— Слава, Слава, все хорошо! — Анастасия Кирилловна потянулась вверх, и он помог ей встать на ноги.

В доме стоял нестерпимый жар. Огненное кольцо грозило замкнуться вокруг нас.

— Скорее! На улицу! — приказал я.

Мы выбежали из дома. И в тот момент, когда распахнули дверь, огонь за спиною вспыхнул с тысячекратной яростью.

— Простите меня, — с застенчивой улыбкой спокойно произнесла Анастасия Кирилловна.

— Он уехал без нас, — воскликнул Косынкин.

Груженые подводы катились прочь. Над передней телегой возвышалась спина Мохова, он с яростью размахивал рукой, погоняя лошадь. За подводами, придерживая руками поклажу, бежали слуги.