1977

– Не нашел. А дача твоя с виду бесхозная. Вот и приметил я ее.

– Может, выпьем?

– Спешу я. Правда.

– К бабе небось?

– Ну да.

– Любовница?

– Типа того.

– Давай так. Выпьем по сто грамм, а затем иди куда хошь.

Я тяжело вздохнул.

Зашли в дом. Выпили самогонки. Закусили огурчиками из банки. Я засобирался, но увидел в окно, что около забора стоял мотоцикл с люлькой.

– Слушай, Савелич, твой зверюга стоит?

– Мой, да, – ответил он, наливая нам новую порцию самогонки.

– Подбросишь меня? Я заплачу.

– Если близко, то подброшу, а если далеко то нет. Выпил я.

– Да тут рядом… на Черемушки надо.

– По рукам. И денег твоих не надо. Ты только выпей со мной.

Савелич гнал свой мотоцикл по заснеженным улицам дач. Я сидел в люльке и чувствовал себя полным идиотом. Вообще-то я хотел сесть сзади Савелича, но он сказал, что катает там только баб. А мужикам обнимать его за талию не даст ни за что!

Мысли мои крутились вокруг одного: лишь бы успеть к Аньке!

Доехали с ветерком. Я взлетел на Анин этаж и постучал в дверь.Послышались шаги, лязганье замка.

Дверь открыла Аня. Живая, невредимая и совершенно не подозревающая ни о чем плохом.

– Наконец-то! Я думала ты не придешь.

– Дела…

Какие такие дела, она лучше бы не знала.

Я прошел в квартиру. Белое платьице домашнее – чистый ангел, если не приглядываться к этим вульгарным макам, расцветшим по подолу. На лице марафет, на голове – тоже. Пахло от нее духами, чем-то цветочным. Меня ждала. Ясно. Надеюсь, от меня не разило ядреным самогоном Савелича... Надо будет подышать в кулак потом, проверить.

Пальто скинул в прихожей, ботинки тоже. Сверток с деньгами – на тумбочку.

Аня на кухню. Я следом, стараясь держать спину прямо и не прихрамывать слишком заметно. Ни к чему лишние вопросы.

На плите засвистел чайник, на столе вазочка с печеньем. Сервис парадный. Анька налила нам чай, села напротив, руки на столе сложила – вся такая… загадочная. И молчит. Загадочно-молчаливая, я бы так сказал.

– Родители уехали? – спросил я, мешая ложечкой сахар. Звякает по фарфору, нервирует.

– Уехали, – коротко ответила она, не отрывая взгляда. Она будто пытается увидеть что-то в моем лице. Или просто разглядывает, словно в первый раз видит.

– Давно?

– Час назад, – уголки ее губ дернулись вверх, усмешка какая-то непонятная. – Не волнуйся. До послезавтра их не жди. Так что нас никто не зас… не застукает, - запнулась на последнем слова и хихикнула тихонько.

Кивнул в ответ, мол, понял, принял к сведению.

Медленно размешивал чай, наблюдая, как крутится водоворот в чашке. Атмосфера была наэлектризованной, как перед грозой, только гроза эта совсем иного рода. Сладкое, почти осязаемое напряжение висело между нами, густое, как мед, замешанное на этом неловком, но красноречивом молчании. Внизу живота было жарко, тяжелая ртуть растекалось огнем в паху, напоминая о скором взрыве. Я нарочно не поднимал взгляда, скользил глазами по краю чашки, по белой скатерти, боясь встретиться с ее взглядом. Кожей ощущал, как она смотрит, не моргая, не отрываясь, как будто пытается прожечь меня насквозь. Знал, если сейчас подниму глаза, если позволю себе только один мимолетный взгляд, одна искра проскочит между нами – и вспыхнет пламя, дикое, животное, неудержимое, после которого стыд покажется сладким послевкусием, а может и не будет стыда и вовсе.

Она вздохнула нарочито громко, нарушая тишину, привлекая внимание к своей груди, которая чуть заметно колыхнулась под тканью платья. Этот вздох был провокацией, прямым вызовом.

Я даже не мог разобрать сумбур чувств, захлестнувших меня. С одной стороны, животное желание вздымалось волной, требуя действий. Хотелось наброситься на нее, как голодный зверь, сорвать к чертям это невинное белое платье, и ощутить под пальцами горячую кожу, и пуститься во все тяжкие, забыв обо всем на свете, исчезнуть из мира на эти два дня.

Но в то же время, мысль, что ее родители сейчас в дороге и с ними произойдет непоправимое, навозной мухой витала в голове. И эта мысль, как холодный душ, гасила пыл, внося неприятный диссонанс в сладостную симфонию желания.

Но говорить сейчас об аварии было как-то не с руки. Не к обеду ложка, как говорится. Нужен подходящий момент. К тому же, ее родителей уже не спасти. Мобильные телефоны еще не скоро изобретут. Не предупредить.

И все-таки не выдержал, поднял глаза. Встретились взглядами. Секунда – как вечность. В ее глазах – все желание горело открытым пламенем, все слова были лишние. Понял – сейчас или никогда. Встал резко, руку ее в свою ладонь заключил, пальцы сплел крепко-крепко, и потянул к себе. И вот мы уже не чай пьем чинно-благородно, а накинулись друг на друга прямо посреди кухни.

К черту это платьице белое, ангельское. Рванул ткань грубо, одно движение – и оно змеей на пол соскользнуло. Рубашка моя следом полетела, пуговицы по полу запрыгали. Брюки туда же и трусы наши – к одежной куче. Аньку подхватил на руки, легкая совсем, как перышко, и на стол кухонный усадил, прямо посреди чашек и огрызков печенья. Толкнул осторожно. Развалилась передо мной, вся открытая, вся моя.

***

– Да тише ты! Не стони так… соседи ведь…

– Плевать.

***

Анька плескалась в душе, а я сидел на кафеле голой задницей, возле самой ванны, и дымил, зажав в пальцах тяжелую отцовскую пепельницу. Выжатый, словно чайный пакетик, который в общаге студенты умудрялись заваривать по третьему кругу.

Шторка колыхалась, скрывая Анькино тело, и мне являлся лишь размытый, зыбкий силуэт. И я нет-нет, да и бросал взгляд в ту сторону, прикидывая, стоит ли идти на еще один заход или на сегодня, пожалуй, хватит.

Сигаретный дым лениво вился к потолку, и я размышлял о том, что все-таки секс с Анькой – это как вспышка сверхновой на фоне тусклого мерцания старой лампочки Юли. С женой… точнее, с бывшей женой, все было до обидного пресно. Словно мы с ней годами колесили по захолустным сценам, отыгрывая заезженную пьесу перед равнодушными зрителями. Профессионально, без фальши, но и без искры. Отработали номер – и в гримерку, готовиться к завтрашнему такому же спектаклю.

А сегодня… Сегодня словно дали другую роль. Другую пьесу. Других партнеров по сцене, от которых искры летят, и ты вдруг понимаешь, что театр – это все-таки магия, а не рутина. И что в этой игре еще есть краски, и глубина, и какой-то чертов смысл, который ты уже почти разуверился найти. И вот этот новый спектакль – он как хороший виски после разбавленной водки. Обжигает, бодрит и заставляет вспомнить, что жизнь в сущности, не так уж и плоха, даже если сидишь голым задом на холодном кафеле, а пепельница забита окурками.

Подарок Ани удался.

Стоп.

Но почему Анька погибла в автокатастрофе? Ведь она не должна была ехать с родителями в Лабинск. Она не поехала бы с родителями, потому что позвала меня в гости. Она бы осталась дома. Следовательно, несколько часов назад не было бы никакой записи о смерти Ани в домовой книге.

Но запись была.

Я затянулся и выпустил дым в потолок.

Ведь даже если я сегодня не пришел бы к ней в гости, она бы никуда не поехала. Ведь я повлиял на прошлое, на жизнь Ани. Ее смерть 04.01.1978 года в автокатастрофе стала невозможно с того момента, когда Аня позвала меня в гости, а я сказал, что приду, хотя знал, что этого не будет.