21 интервью
Шрифт:
Шемякин: К сожалению, да.
Минчин: Так как любой человек искусства эгоцентричен, он зациклен на своем «я», и больше никого не существует.
Шемякин: Первые свои деньги, которые я заработал, я пустил не на создание своей монографии, а на создание «Аполлона». Для меня это естественно. В этом случае для меня идеалом всегда являлся Ван Гог, который мечтал о создании на юге, в Провансе колонии художников, который пригласил туда Гогена…
Минчин: На свою голову…
Шемякин: Который всегда менялся своими работами и пропагандировал работы других художников. Это ярко отражено в его письмах, кои стали на сегодняшний день литературой высокого класса. К сожалению, вы правы: на сегодняшний
Минчин: Еще в выставке в Москве в 89-м.
Шемякин: Прилетели друзья. В аэропорту я был встречен цветами, телевидением, была необычайно доброжелательная обстановка. Первый раз такое произошло на моей выставке: на вернисаже было свыше пяти тысяч человек, это был закрытый вернисаж, одна из поклонниц чуть не выбила мне глаз моим же каталогом, потому что все рвались немедленно получить автограф. Я был зажат и поднят в воздух буквально, и как-то быстро сотрудники милиции вывели меня через черный ход и сказали: к сожалению, лучше там не присутствовать, потому что «задушат в объятьях». Ну как происходит в России: или могут забить сапогами, или задушить в объятьях. Вернисаж был необычайный, фантастический, но я, к сожалению, присутствовал только на официальной церемонии, а когда публика повалила смотреть работы, мне пришлось уехать в отель, чтобы, как говорится, остаться в живых. Вот такой был прием. К слову, о популярности.
Минчин: Какие еще выставки намечаются в России?
Шемякин: Сейчас ведем переговоры о выставке в Эрмитаже. Намечается на 93-й год.
Минчин: Дали и Эрте переполнили галереи и салоны своими работами: литографиями, графикой, рисунками, сериографиями и так далее. Дали – вообще непонятно, то ли он левой ногой подписывал, то ли правой рукой его испанец-секретарь, который, обворовав его, потом исчез. Не боитесь ли вы перенаводнить рынок своими работами – литографиями и другими потиражно воспроизведенными произведениями?
Шемякин: Когда я смотрю небольшой каталог своих литографий и смотрю три тома, громадных, по 600 страниц, где на каждой странице по пять-восемь-десять репродукций, – и это не Дали, а Миро…
Минчин: Миро?! Он наработал столько?
Шемякин: Три тома только одних репродукций с его литографиями! Поэтому мой вклад в литографское дело настолько пока микроскопичен, что говорить о «завале» рынка еще рано.
Минчин: Но в принципе перенаполнение «рынка» работами понижает цену? Или не всегда? С Пикассо этого не произошло.
Шемякин: Не всегда, существуют также большие «невспаханные» пространства: у меня довольно мало работ в Австралии, где очень интересные художники живут и существует интересный мир искусства. Потом самые глубинки Америки, где меня мало знают, так как в основном мою живопись знают в крупных городах.
Минчин: Отношение Михаила Шемякина к работам, сделанным художником Михаилом Шемякиным? Если вы можете отстраниться, так как у вас очень хороший вкус, критический взгляд и редкое знание живописи и прикладного искусства. Ваша оценка того, что художник Шемякин сделал до сегодняшнего времени?
Шемякин: Критики привыкли все раскладывать по полочкам, и чтобы у художника прежде всего была узнаваемость. Для меня всегда идеалом являлся творческий путь Пикассо который выводил из себя галерейщиков, критиков, потому что сегодня у него розовый период, завтра – голубой, потом он занимается абстракциями, затем переходит к кубизму, потом возвращается к неоклассицизму, классический период Пикассо. Затем он изобретает какие-то совершенно немыслимые скульптуры, потом керамики, снова бронза, монументальные картины, трансформация старых мастеров. То есть полная
независимость, непредсказуемость, но за всем этим колоссальный целеустремленный поиск большого мастера, мыслителя, философа. В моем творчестве что озадачивает искусствоведов – внешне кажущиеся броски: или это петербургские натюрморты, к которым я до сих пор возвращаюсь, затем идет серия «Чрево Парижа», затем трансформации «Карнавал Санкт-Петербурга», оформление книг графически в довольно сухой манере, несмотря на то что там очень много фантастики и бурлеска. Скульптуры, трехмерные натюрморты, рельефы, которые я вам показывал, памятник Петру I. Сейчас я работаю над двумя сфинксами: наполовину смерть, наполовину женщина.Минчин: «Уму непостижимы две тайны: женщина и смерть»…
Шемякин: Для меня все это естественно, ценно в моем творчестве – это постоянное стремление посмотреть на мир своими глазами, и самое главное, что является смыслом моей жизни в искусстве, – искать постоянно нечто новое, даже при возвращении к старым сюжетам. Потому что обычно кругами я возвращаюсь к одному и тому же сюжету, который разрабатывал с юных лет: портреты епископов, портреты судей, натюрморты, галантный век, который отражается то в одной серии, то переходит в другую. Я считаю себя создателем довольно интересных метафизических структур: метафизические портреты, метафизические композиции. Есть такое понятие на сегодняшний день, как «шемякинские натюрморты», строгость, за которой стоят миллионы изученных репродукций. Вот там папки, где находятся «череп в натюрморте», «рыба в натюрморте», «хлеб в натюрморте», «птица в натюрморте» и прочее, прочее. А результат этих колоссальных исследований – вдруг тарелка, нож и кусок хлеба.
Минчин: Да, но как сделано!
Шемякин: Вот это и есть, что называется сегодня «шемякинский натюрморт». Или узнаваемость шемякинского «санкт-петербургского карнавала».
Минчин: Считаете ли вы, что это ваша лучшая серия? Вершина?
Шемякин: Она просто более доступна для широкого зрителя. Хотя в ней много замаскировано, а сверху покрыто «позолотой». Там есть подспудно влияние Босха и моего любимого Гойи.
Минчин: Очень много в «Карнавале» изящества, потрясающий рисунок, гармония красок – что-то в этом есть эстетическое, изящное, что-то элитное. И в то же самое время там есть теплота. Особенно в натюрмортах она есть, если можно так сказать: аскетическая теплота. Хотя сцепка слов антагонистична и абсурдна по смыслу. (Но для того и слова, чтобы их сцеплять…) Что же вершина в вашем творчестве?
Шемякин: Минуты, когда художник бывает удовлетворен собой…
Минчин: … он кончается.
Шемякин: Совершенно правильно.
Минчин: Как один писатель мне сказал: когда ты напишешь роман, который понравится, ты закончишься как писатель.
Сегодня у вас есть возможность купить у себя цикл работ, которые с вами останутся. Что бы вы предпочли?
Шемякин: Я очень люблю петербургские натюрморты, очень строгие вещи, которые всегда мне близки. Жалко расставаться с громадными «Карнавалами». Иногда я сижу со свечой ночью перед тем, как они проданы, а сзади стоит стена этих жутких персонажей, которые кривляются, танцуют, паясничают. И я знаю, что это последняя ночь с ними, и они уходят навсегда, и мне становится грустно.
Минчин: Кто вам нравится из современных художников?
Шемякин: Очень многие. Из серьезных художников – это Терри Винтерс, блестящий молодой американский художник, который занимается микробиологическими структурами и создает громадные полотна. Сейчас это один из очень дорогих художников, и заслуженно. Из русских – это совершенно блестящий художник, страшный, изумительный – Виктор Шульженко. Я вам покажу потом наверху его работу, которую я у него обменял: мы холст на холст «махнулись». Он создает отражение такого страшного советского быта. Очень люблю Леву Межберга, всегда был пропагандистом его творчества – блестящий колорист, собирал и собираю его работы.