5/4 накануне тишины

Куда же уходит с поверхности страны энергия уже — этих — недовоплотившихся, не исчерпавших себя, прерванных судеб? Куда она взлетает?..

И только Солнце бушует как бешеное,

бушует, как никогда прежде,

выбрасывая колоссальную энергию вспышек,

небывалых доселе…

Солнце возвращает энергию недовоплощённых судеб обратно, вниз.

Ох, сожжёт оно землю напрочь…

150

— Ох, сожжёт оно землю напрочь! — сказал вслух Цахилганов, зевнув огорчённо и судорожно.

— Или подарит великие прозренья, — упорно проговаривал то ли Внешний Цахилганов, то ли некое мыслящее пространство. — Деятельная сила судеб, насильственно прерванных нынешней властью, взлетает к Солнцу — и оттуда бьёт по живущим. Она подарит великие прозренья праведным — и смерть палачам. Ты чувствуешь, как Солнце мстит вам, нынешним хозяевам жизни?

— Чувствую, наверно, коль темя трещит, и ум за разум заходит.

Я — то — же — что — отец — я — иду — в — ногу — с — властителями — как — шёл — с — властителями — он — и — вот — итог…

— Чёрное искусственное Солнце социализма сияло энергией недовоплощённых судеб белых рабов большевизма — но Солнце Живое, природное, вбирает страданья новых белых невольников: рабов демократии. И превысилась мера сублимации этой энергии. И Солнце Живое сбрасывает избыточную энергию на живущих.

Цахилганов приуныл, обводя тревожным взглядом окно –

картину — неба — низко — висящего — над — степью — обрамлённую — скверной — облезшей — рамой —

капельницу, обездвиженную Любовь.

— Сугубый реализм…

151

— Ничего, — приободрился он вскоре. — За наши-то деньги подневольные чахлые учёные придумают нам какие-нибудь кондиционеры и от этой, магнитной, напасти. Невинные же от солнечных вспышек и пострадают.

С деньгами любое возмездье можно объегорить!..

— Живое Солнце мстит неправедным, — настаивал Внешний. — Вот отчего вы все, новые хозяева жизни, сходите с ума. Ты — сходишь с ума, как все вы — такие… И страшен, страшен, страшен ваш удел.

The sun so hot i froze to death…

— Да ладно пугать-то! — отмахнулся Цахилганов. — Забьём как-нибудь свою совесть транквилизаторами, чтоб не сильно пищала, и тогда нам всё по барабану. Кто не с Хозяевами планеты, тот — в числе смертников. Именно тот! Это и козе теперь понятно. А уж мы-то — проживём. И не плохо.

Есть, в конце концов, таблетки от шиза! У того же реаниматора — у Барыбина есть!

— …И есть Митька Рудый, который уже планирует, как извлечь наибольший доход из происходящего — то есть, как сегодня энергию сгорания лучших из людей превращать в деньги для Хозяев…

— путём — всемирного — лагерного — капитализма — да — этот — абрикос — начал — действовать — сам — без — тебя.

— Ещё бы, он в самых верхах нынче, ему и карты в руки, — лениво поддакнул себе Внешнему Цахилганов.

— И чёрное Солнце бывшего Союза воссияет вновь! Чтобы обогревать лишь властителей мира! И успокоится тогда Солнце живое, ибо людские энергии будут утилизированы здесь, на земле, для успешного поглощения мировым капиталом!..

— Что ж? Браво, западник — браво, Рудый, специалист по идеологическим внешним сношениям –

успешно — сношаемый — в — мрак — дерьма — ибо — малая — адская — бездна — призывает — адскую — же — большую — бездну — хотя — бы — и — политическую.

152

Однако Цахилганов был недоволен такой своей логической виньеткой: чем, собственно, один порок хуже или лучше другого? А сколько их у каждого! И он чувствовал сейчас сильнейшую потребность оправдывать любой вид греха,

потому как… ему не хотелось верить

в святость кого бы то ни было,

а именно — в непорочность святости!

Он всё не мог забыть постыдной своей трусости при появлении странного Старца, прошедшего недавно сквозь палату.

— Кстати, кто это был? — подозрительно спросил Цахилганов. — Ну, тот, из-за которого я едва не вышиб лбом дверь?

— А-а… Из Византии пятого века. Они ходят иногда, святые из прошлого, по местам, где сосредоточены людские страданья. И, в той или иной форме, оставляют людям знанья, добытые своим аскетическим подвигом. Помогают. Если бы не колоссальная вспышка на Солнце, ты бы его не заметил. Да что тебе до тех, кто молится за род людской в вечности?..

— А наблюдал ли ты, — спросил он себя, Внешнего, — что наши нестяжатели очень хорошо умеют говорить о бренности жизни — не знавшие её радостей и не имевшие лишней копейки. Кто богатство презирает? Да тот, для кого оно недостижимо. А кинь ему та же Америка хорошую сумму — вот тут-то он от всякой своей святости и излечится мигом… Нищие, между прочим, самый сребролюбивый народ! Замечено: они оч-ч-чень алчны. Так что, святость аскетическая, брат ты мой, — достояние тех, кто сам ничего не стоит!

То есть вот, ничегошеньки…

153

Внешний, как видно, немного растерялся

и теперь безмолвствовал

озадаченно.

— Да! Жалко Любу… Жалко мелких людишек, которых быстро, стремительно сживают со свету, — бормотал Цахилганов, развернувшись на кушетке. — Жалко святых, изморивших себя постами. Всех жалко, кого никто не купил и никто не купит. Обречённых, значит. На нужду. На вымиранье.

— На вечную жизнь, то есть.

— Вот мы и говорим всем им: счастливого пути

на тот свет, — раздражённо прикрикнул в зеркало Цахилганов. — Всем чистеньким. Кто не с нами,

— всем — уходящим — в — небытиё —

счастливо добраться да небесного блаженства. С нами же, на земле, останется обслуга — и довольно того.

— А как же Любовь? — спросил Внешний. — Разве она с такими, как ты?..

Что же, прощаешься с ней тем самым?

Ничего не ответив на это, Цахилганов решил полежать без всякой мысли.