5/4 накануне тишины

Ветер снова взвыл, задребезжал стёклами в рамах — и стих, упав на дно

вентиляционных больничных колодцев.

Может, билет на самолёт заказать?

Вырваться отсюда на неделю

хорошо бы.

154

— …Так, значит, из Византии он? Тот, в лохмотьях? Который приходил из глубины веков?…А по виду, так с паперти нашей, — Цахилганову всё же было не по себе. — Задержись он в этом измерении, я бы ему, пожалуй, хорошо подал. Порадовал бы нищего.

— Нищего? — удивился Внешний. — Не сказал бы. Отец его был воеводой в императорском войске всё-таки… Вроде твоего отца, только повыше в должности. Да и он сам, Иоанн — служил в сане архиепископа в Константинополе. Боролся против тех, кто обирает народ, к сведенью твоему. И главное — обличал! Обличал сильных мира сего в проповедях своих, прилюдно… Боялись его олигархи пятого века, конечно. Не то, что наших архиепископов, перед злом смиряющихся…

Бич России — покорность злу, как данности свыше. Никак не может Россия направить гнев свой на врагов, если враги — не явные.

— И потому гложет себя же! — согласился Цахилганов. — Россия… Друг друга зато мы изводим весьма охотно.

Как это азиаты про нас издавна поговаривают, за нашими спинами? Раскосые, плосколицые? «В годину бедствий русские бывают сыты тем, что пожирают друг друга»… Не забыть бы сказать это Степаниде,

народной заступнице оголтелой.

В назиданье.

А то такая бензопила выросла! Не остановить.

155

— В самом деле, давненько я не звонил своему политическому оппоненту. Оппоненту в юбке и в солдатских бутсах.

Он чуть было не попросил Внешнего подать ему сотку.

Подниматься пришлось, конечно, самому.

— А может, мы, русские, сами себе устраиваем жесточайший естественный отбор? Какого не могут позволить в своей среде малые нации? — бормотал он, отыскивая сотовый аппарат в тумбочке. — Устраиваем — безжалостно-подлым, равнодушным, предательским отношеньем друг к другу, и в том-то наша сила?.. Алло! Степанида?.. Хотя и среди малых народов иногда, временами, вспыхивают отдельные братоубийственные… Алло!

— Ну, — хрипло буркнула дочь.

— Степанида!

— Что стряслось? Неужто тебя мысль посетила?

— А знаешь ли ты, как говорят про нас, русских, всяческие азиаты?

— Нет, — прокашливалась она заспанно. — И про численность населения на острове Мадагаскар тоже не знаю. Доволен?

— …Ты что там делаешь?

— Сплю. Крепко.

— Не хочешь разговаривать с собственным отцом?

— Родительское чувство у тебя проявляется крайне редко и крайне не вовремя, — заметила дочь неучтиво.

— …А погода у вас какая? — заинтересовался вдруг он. — Погода?

— Хорошая. Град идёт.

— Серьёзно? — оживлённо расспрашивал Цахилганов. — …И крупный?

— С мышиное яйцо.

— Надо же!

Глупо изумившись, он смолк:

Степанида уже положила трубку.

156

— Вот тебе и естественный отбор, — спрятал телефон Цахилганов.

Внешнему разговор этот, видно, казался либо слишком болезненным, либо слишком скучным: он оставался безучастным. И тогда Цахилганов продолжил, вытянувшись снова, заложив руки под голову:

— Ну, я-то в естественном отборе — точно: участвую во все лопатки. Наказываю развратников! И поделом им, так ведь?

— Как сказать, — норовил уклониться Внешний.

— Нет, давай поглядим на это с такой стороны. А не занимаюсь ли я, грешный, как раз праведным делом? Разоряю грешников. Тем, что продаю им порнуху. Так ведь?

Это даже очень нравственно: безжалостно наказывать порочного — рублём.

Обираю их, гадов, и буду обирать!

— Не так уж сильно и обираешь. Тебе ведь лень разворачивать большое дело. С большими хлопотами и с большой суетой. К счастью, лень.

— Решительно лень! Потому что… Всё, что сложно, того не существует, — с удовольствием, в который раз, подтвердил Цахилганов. — Ну, немного обираю, немного…

157

Да, обирает немного — но денно и нощно,

потому в подвале, под его офисом, сидят,

в три смены, бледные писари,

перед тремя сотнями нагретых панасоников,

с пультами в руках,

и копируют, копируют порнофильмы.

А дежурный малый с коротким ножом вспарывает и вспарывает целлофан над очередным картонным коробом, готовя чистые видеокассеты к записи,

— и — не — разгибает — этот — малый — спины — своей — сильной — по — десять — часов — в — сутки —

но Цахилганов и платит! В отличие от многих, ничего-то в этой жизни, между прочим, не умеющих, как только вымирать от своей честности и от порядочности своей.

Он даёт работу и пропитанье малым сим!

А смотрит ли в безысходности человек, достаточно ли чиста рука, протянувшая ему хлеб насущный?

Белые рабы, загнанные в подвал Цахилганова, множителя порнографии, готовы руки ему целовать. Лишь бы не потерять возможность быть его безропотными слугами, слугами порока. Потому как безработица — это затяжная, тяжёлая смерть. И ею медленно умирают миллионы на просторах расколотого Союза…

— Да знаешь ли ты, макрокосм, кто такой Цахилганов?!.. Я спаситель тех несчастных, которые мечтают о труде! И я же — разоритель развратников!

…Герой демократического труда, короче.

158

— Ты — множитель греха, вообще-то, — уточнил Внеш-

ний без особой охоты. — Соблазняешь своей продукцией нестойких, несмышлёных. Собственно, ты ничем не отличаешься от содержателей весёлых домов, сутенёров, оголённых певиц, сверкающих ляжками напоказ, ну и прочей подобной же мрази.

В ту минуту будто грозная тень Старца запечатлелась на стене —

и пропала.

— Облако прошло, — успокоил себя Цахилганов, всё ещё приглядываясь. — Мимолётное. Странное облако… Разумеется, я копирую грех. Но грех, который сохраняет людям жизни!

Однако голос Старца всё же раздался — с опозданием,

и был он теперь весьма далёк:

— …Один — неправдою собрал, грабя грабил; другой — питался. Один грехи собрал, гнев и ярость — другой грехам и гневу причастился и зленно за то осудится…