5/4 накануне тишины
Шрифт:
А ночь — вечная,
а мир большой, чёрный,
и весь — грохочет, блистает.
Одиноко страх маленькому терпеть, в другой комнате. К матери тогда хочется до слёз. Но к какой-то совсем другой — в мыслях которая; к доброй, не чокнутой. Свою-то я боялся до смерти — схватит да утопит. Даже в психушку к ней ни за какие коврижки не шёл. Опасно!.. А потом, когда и на это насрать стало, повеселел! Главное — не задумываться. Как только задумался по-настоящему…
В общем, подохнем тогда мы в этом мире. От серьёзного отношения к нему. Все трое.
Но прежде — сойдём с ума.
И раньше всех — ты, Цахилганчик…
Вот,
— Я всё прикидывал, — рассуждал Самохвалов, растаптывая окурок в труху. — Спрыгнула бы она в прорубь, следом за нами, сопливыми, прижитыми в нужде поневоле, или нет? И решил: ни за что. Побрезговала бы!.. Она бы — удавилась! Потом. Как благородная. От нас, беспородных, отдельно!.. Ты живой, Барыба?… Стоит, как соляной столп.
Противопоказано — это — вообще-то — оглядываться — назад.
— …А с какой же стати прежде всех я спячу? — запоздало спросил Цахилганов.
— Груз у тебя на горбу тяжёлый. Наследственность твоя — особая, — ответствовал Сашка невозмутимо. — Или особенная, не знаю, как правильно…
— особистская — то — есть…
— А если «сын за отца не отвечает»?
— Ещё как отвечает, — вдруг сказал Барыбин из своего угла. — Все за всех отвечают. Нет, до седьмого колена, гадство, мешки эти нам на себе тащить,
— их — в — прорубь — не — сбросишь — не — получится.
— Мишка оттаял! — оживился Сашка. — За-чре-во-ве-щал! Вылазь оттуда…
— А знаете что? Она ведь нормальная была, Санёк! — неловко выбирался из пыльного угла Барыбин. — Мать у тебя. Она всё исправить хотела. Одним разом, навсегда. Чтоб не мучился больше никто из вас… Из нас…
Он путался в словах.
— Эх, Караган! — проорал Сашка, прерывая Барыбина нарочно. — Весёлый городок!.. У нас не заскучаешь!..
Они больше не рассуждали. Только слушали, как тараторит девочка считалку в глубине двора,
и с долгими перерывами выкрикивает лежащий под небом увечный шахтёр
странную песню
дурным раздутым голосом:
— …Он посватался, да сспрятался, записку написа-а-ал! Да под печку убежа-а-ал!.. Он посватался, да сспрятался-а-а! Под печку убежа-а-ал!..
Ох, посватался. Да спрятался-а-а…
— Караган, Караган… — спохватился Сашка. — Туды его в качель… А куда же нам от девки-то деваться? От Марьянки. В военкомат да в подводники? На земле — отыщет, бочка с бровями, в суд потащит! Под статью подставит. Наземные виды войск отпадают… И под землёй найдёт. А если уйдём в океанские глубины!.. Тогда не настигнет, пожалуй.
Вот так и опускаются люди на самое дно.
…Однако обошлось без этого.
Беременная Марьяна, утопающая в оборках по уши, ещё раз тонко порыдала в двух деканатах; в Политехе и в Медицинском. И, по настойчивой, внятной подсказке двух добрых деканов, друзья решили устроить меж собою большой совет:
кому из них жениться.
Он и состоялся, совет, в ближайшее воскресенье. В квартире номер тринадцать. С утра.
Сашка, в белейшей рубахе, расстёгнутой до пупа, переступил
порог Цахилганова с бутылкой водки, а Барыбин — со снопом трав,— из — которого — торчали — желтосердечные — ромашки — с — ближайшего — пустыря —
для Любы.
Выпив по рюмке за истицу, из трёх предполагаемых отцов будущего ребёнка друзья для начала единогласно исключили Цахилганова, уже — женатого. Затем Сашка предложил Барыбину кинуть жребий. Но прежде заново наполнил рюмки:
— Так. Поздно выпитая вторая — это загубленная первая. Сокращаем паузу для пущего прилива крови к мозговым клеткам… За то, что нас, женихов, осталось только двое. Уже легче!
— За вас, ответчиков! — живо согласился Цахилганов.
— За ответчиков!
Однако после этой самой второй Сашку осенило. Зачем кому-то из них жениться на Марьяне, когда они, все, могут заявить в один голос, что на балу веселился ещё… тщедушный двоечник Димешев, отчисленный недавно из Политеха за неуспеваемость и уехавший куда-то на юг, торговать алычой.
Просто Димешев подошёл позже всех будто бы, а потом бросил институт из-за этого! И скрылся… Исчез бесследно…
Тогда выйдет, что ничего не помнящая Марьяна
была именно с Димешевым.
У них, можно сказать, на глазах,
на шести осуждающих глазах…
Сильнее всех обрадовался придумке Цахилганов. Он крепко хлопал сгорбившегося Сашку по спине:
— Ну, Санёк! Ну, голова! Железный вы-ход.
Ход! Ход!! Ход!!!
И дудел в рюмку:
— Полный вперёд!
И ликовал:
— Ах, бестолочи, хунвейбины… Ведь про то, что мы были с ней — трое, только Ксенья Петровна и знает. Единственная! Одной ей Мишка признался. Мы же с Саньком всё отрицали!.. А моя мать — всегда за меня! У неё совершенно нет сил ни на какое сопротивленье,
— потому — женщины — и — добрее — что — они — слабей — мужчин — так — что — бойтесь — усиления — женщин — дорогие — мои — если — хотите — сохранить — доброту — в — мире —
она сама так говорила.
Но тут помрачнел, затомился Барыбин — и набряк:
— Лжесвидетельствовать… А если Димешева с милицией найдут?
— Да ладно тебе! — успокаивал его Цахилганов. — Во-первых, не найдут. Во вторых, на хрен кому Димешев нужен? Даже Марьяне этот двоечник тусклый ни к чему… А если и найдут, мой отец поможет: замнём.
Он опрокинул рюмку махом и поперхнулся,
— оттого — что — понял — отец — не — замнёт —
как назло.
— Ладно. Поздно выпитая четвёртая!.. — провозгласил Сашка. — А в четвёртых, доходяге Димешеву такая обширная невеста, пожалуй, в радость будет! То-то мы его осчастливим!.. Значит, действуем?
— Действуем.
Но Барыбин нервничал:
— Нет. Так нельзя.
— Ну и делай тогда сам, как «льзя»! — заорал на него Сашка во всё горло. — Я вечно предлагаю «льзя». А он вечно сосредоточится — и выделит из себя непременное крупное «нельзя»! Отрицательный человек.