A moongate in my wall: собрание стихотворений

1928

32. «Ты мне вручил сосуд с зарею…»

Блоку

Ты мне вручил сосуд с зарею, блеснувший ярким солнцем шар, и я пошла твоей стезею искать края заветных чар. Кусочек солнца золотого ты дал мне и велел идти, но умер, не сказав ни слова, и мне дороги не найти. В какой-то сокровенной башне теперь стоишь ты по ночам, где не печально и не страшно, где не бывать, наверно, нам. и где за синими зубцами тебе не видно до земли, до тех, что робкими руками твои лампады понесли.

1927

33. «Ведь огни только в сказках горят…»

Ведь огни только в сказках горят, над верхушками призрачных гор, о незримых мирах говорят, непонятный выводят узор. Вздохом этих огней не вспугнуть, и над ними руки не согреть… Чтобы на горы эти шагнуть, надо только сперва умереть.

1923

34. «Где опушкой кусты всколыхнутся…» [61]

Где опушкой кусты всколыхнутся и поникнут вечерней тоской, наши лица себе улыбнутся, мы коснемся друг друга рукой. Отойдем, завернувшись с глазами в непроглядную серую шаль, попрощавшись слепыми словами, — и чего-то покажется жаль. Нам, что были так долго чужими, будет слишком мгновенным закат и в скрывающем призраки дыме будет жаль недопетых баллад.

61

Dated 7 June and dedicated to P. (see note on poem 24).

1926

35. «Иду болотной дорожкой…»

Иду болотной дорожкой, с кочки на кочку скользя, подберу кое-где по цветочку, — разве нельзя? Мне ведь нужно очень немножко! Вот желтенький, вот голубой, клонится прямо в траву: он ведь ничей, он — мой, я сорву, — Бог не накажет, на меня не посмотрит строго: у Него их так много. Я только один цветочек возьму у Бога.

1926

36. «Я тебе не дам своей руки…» [62]

Я тебе не дам своей руки и не поведу к садам нирваны, где летают ночью мотыльки под луной, любовью пьяной. Я тебе и сказки не скажу: ты теперь большой и незнакомый. ласково простившись, ухожу к своему оставленному дому и, забравшись на свою полать, где свернулся котик мой мохнатый, постараюсь снами доказать, что и без твоей любви богата.

62

The manuscript is dated 8 August and has the notation: «Sunday. Hermosa» and a dedication to P. (see note on poem 24). Hermosa was an ocean beach and a town southwest of Los Angeles.

1926

37. «В хрустальный гроб, с цепочкой драгоценной…»

В хрустальный гроб, с цепочкой драгоценной, запрятали любовь и отошли. И не было заката над вселенной, и тени на поляну не легли. А нужно было, чтобы смолкли птицы в печалью очарованных кустах, и призраки собрались поклониться на сделанных священными местах; и чтобы содрогнулись сами боги, взглянув совсем случайно с высоты, и вдруг поняв, как хрупки и убоги придуманные ими же мечты.

1926

38. «От луны до солнца протянула…»

От луны до солнца протянула золотую, призрачную нить; день и ночь оковами сомкнула, и весенней чары не забыть. Я колдунья. Я властна над всеми, кто мою дорогу пересек! Ты со мною встретился на время, и теперь не можешь быть далек. Пусть чужим путем, к чужому раю ты ушел, — но ты мой видел след, и тебе нельзя забыть, я знаю. то, что было за мильоны лет.

1926

39. «You camе from quite a distant land…» [63]

То Eva Doyle

You camе from quite a distant land, — perhaps a dream land, — from a place where sycamores and poplars stand in infinite and golden grace. Yet you, whose words were clear to me, you somehow had to drift away, till many countries and a sea — an endless sea — between us lay. And now my house is desolate, for neither you nor others such will come to knock upon my gate with hands I used to like to touch.

63

For Eva Doyle see note on poem 9

1928

40. Чортово озеро (Терриоки. Финляндия) [64]

Вода из камня сверкает прозрачностью глубины, и даже месяц пугает за кудри синей сосны. Ночные звери обходят чернеющую дыру, где черти вечером бродят, и ведьмы поют поутру. Я помню скользкие травы, горбы нечистых могил, и горький запах отравы, который с туманом всплыл.

64

Терриоки: Terijoki, a Finnish town on the shore of the Gulf of Finland. At the beginning of the 20th century it was one of the popular resorts. Lake Kaiavalampi, which Russians called Druzhinnoe, or Chortovo, was nearby.

1925

41. «Мой бог — таинственная замкнутость лесов…»

Мой бог — таинственная замкнутость лесов, где бродят волки и зовет сова, причуды передутрешних часов и отклики незримых голосов, и мягкая болотная трава. На облаках рубинно-золотых сгустилась слава всех бессмертных сил. Мой бог блеснул закатом и затих, и слились волны сумерек седых, прорезанные взглядами светил. Я чую легкий времени полет и шум непобедимого крыла. Когда река свой зимний сон прорвет, я поклонюсь перед движеньем вод, где черная у берега скала. Я верю в солнце, звезды и луну, и в колдовство заката и зари. Я от Отца и Сына отверну свое лицо, и старый храм замкну. Но если я заплачу — не смотри.

1925

42. «Когда посыплет снег, мелькая…»

Когда посыплет снег, мелькая, мне будет память тяжела, что смерть — ненужная такая — его ведь снегом занесла. Что он страдал, и даже слова, которое сказать хотел, до края берега пустого замерзший звук не долетел. Что только птицы и тюлени, пришедшие со всех сторон, и синие ночные тени свершали тайну похорон, и что, насмешливо блистая, такой же яркий падал снег, холодный саван наметая для бледных и закрытых век.