"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

М. М. Щербатов

О ПОВРЕЖДЕНИИ НРАВОВ В РОССИИ 1

Взирая на нынешнее состояние отечества моего с таковым оком, каковое может иметь человек, воспитанный по строгим древним правилам, у коего страсти уже летами в ослабление пришли, а довол[ь]ное испытание подало потребное просвещение, дабы судить о вещах, не могу я не удивит[ь]ся, в коль краткое время повредились повсюдно нравы в России. Воистину могу я сказать, что естли, вступя позже других народов в путь просвещения, и нам ничего не оставалось] более, как благоразумно последовать стезям прежде просвещенных народов; мы подлинно в людскости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению наших внешностей, но тогда же гораздо с вящей скоростию бежали к повреждению наших нравов и достигли даже до того, что вера и Божественны[й] закон в сердцах наших истребилис[ь], тайны Божественные в презрение впали. Гражданские узаконения презираемы стали. Судии во всяких делах не толь[ко] стали сгарат[ь]ся, объясня[я] дело, учинить свои заключения на основании узаконений, как о том, чтобы, лихоимственно продавая правосудие, получшъ себе прибыток или, угождая какому вел[ь]може, стараются проникать, какое есть его хотение; другие же, не зная и не стараясь познавать узаконений, в суждениях своих, как безумные бредят, и ни жизнь, ни честь, ни имения гражданские не суть безопасны от таковых неправосудий. Несть ни почтения от чад к родителям, которые не стыдятся открыто их воли противуборсгвовать и осмеивать их старого века поступок. Несть ни родител[ь]ской любви к их исчадию, которые, яко иго с плеч слагая, с радосгию отдают воспитывать чуждым детей своих; часто жертвуют их своим прибытком, и многие учинилис[ь] для честолюбия и пышности продавцами чести дочерей своих. Несть искренней любви между супругов, которые часто друг другу, хладно терпя взаим-ственные прелюбодеяния или другое за малое что, разрушают собою Церковью заключенный брак и не токмо стыдятся, но паче яко хвалятся сим поступком. Несть родственнические связи, ибо имя родов своих ни за что почитают, но каждый живет для себя. Несть дружбы, ибо каждый жертвует другом для пол[ь]зы своей; несть верности к государю, ибо главное стремление почти всех обманывать своего государя, дабы от него получать чины и прибыточные награждения; несть любви к отечеству, ибо почти все служат более для пол[ь]зы своей, нежели для пол[ь]зы отечества; и наконец, несть твердости духу, дабы не токмо истину пред монархом сказать, но ниже временщику в беззаконном и зловредном его намерении попротивит[ь]ся.

Толь совершенное истребление всех благих нравов, грозящее падением государству, конечно, должно какие основательные причины иметь, которые, во-первых, я потщусь открыть, а потом показать и самую историю, как нравы час от часу повреждались], даже как дошли до настоящей развратности.

Стечение многих страстей может произвести такое повреждение нравов, а, однако, главнее из сих я почитаю сластолюбие. Ибо оно рождает разные стремительные хотения, а дабы достигнуть до удовол[ь]сгвия оных, часто человек ничего не щадит. В самом деле, человек, предавший себя весь своим беспорядочным хотениям и обожа внутри сердца своего свои охули-тельные страсти, мало уже помышляет о законе Божием, а тем мен[ь]ше еще о узаконениях страны, в которой живет. Имея себя единого в виду, может ли он быть сострадателен к ближнему и сохранить нужную связь родства и дружбы [?] А как государя считает источником, от коего может получить такие награждения, которые могут дать ему способы исполнить свое сладострастие, то привязывается к нему, но не с тою вернос-тию, каковую бы должен преданный к самодержцу своему иметь, но с тем стремлением, к чему ведет его страсть, то есть чтобы угождать во всем государю, л[ь]стить его страстям и подвигнуть его награждать его. А таковые расположения не рождают твердости; ибо может ли тот быть тверд, которой всегда трепещет не достигнуть до своего предмету и которого твердость явным образом от оного удаляет [?] Юлий Цезарь, толь искусный в познании сердец человеческих, яко искусен в военных и политических делах, который умел побеждать вооруженных противу его врагов и побежденных сердца к себе обращать, не иное что ко утверждению своей похищенной власти употребил, как бол[ь]шие награждения, дабы, введши чрез сие сластолюбие, к нему, якобы ко источнику раздаяний, более людей привязывались]. Не токмо всем своим поступком изъявлял такие свои мысли, но и самыми словами единожды их изъяснил. Случилось], что ему доносили нечто на Антония и на Долабелу, якобы он их должен опасат[ь]ся. Отвечал, что он сих в широких и покойных одеждах ходящих людей, любящих свои удовольствия и роскошь, никогда страшит[ь]ся причины иметь не может². Но сии люди, продолжал он, которые [ни] о великолепно-сти, ни о спокойствии одежд не радят, сии иже роскошь презирают и малое почти за излишнее считают, каковы суть Брут и Кассий, ему опасны в рассуждении намерений его лишить вольности римский народ. Не ошибся он в сем, ибо подлинно сии его тридцати тремя ударами издыхающей римской вол[ь]ности пожертвовали. И тако самый сей пример и доказует нам, что не в роскоши и сластолюбии издыхающая римская вол[ь]ность обрела себе защгацение, но в строгости нравов и в умеренности.

Отложа все суровости следствий непросвещения и скитающейся жизни диких народов, рассмотрим их внутренние и не истребленные, влиянные природою в сердце человеческое, добродетели. Худы ли или хороши их законы, они им строго последуют; обязательства их суть священны, и почти не слышно, чтобы когда кто супруге или ближнему изменил; твердость их есть невероятна, они за честь себе считают не токмо без страха, но и с презрением мучений умереть; щедрость их похвал[ь]на, ибо всё, что общество трудами своими приобретает, то всё равно в обществе делится, и нигде я не нашел, чтоб дикие странствующие и непросвещенные народы похитили у собратий своих плоды собственных своих трудов, дабы свое состояние лучше других сделать. А всё сие происходит, что несть в них, и не знают они сластолюбия, следственно, и никакого желания, клонящегося в ущерб другому, а к пол[ь]зе себе, иметь не могут.

Довол[ь]но я уже показал, что источник повреждения есть сластолюбие; приступлю тапериче показывать, какими степенями достигло оно толико повредить сердца моих одноземцев. Но, дабы говорить о сем, надлежит сперва показать состояние нравов россиян до царствования Петра Великого.

Не токмо подданные, но и самые государи наши жизнь вели вес[ь]ма простую, дворцы их были не обширны, яко свидетельствуют оставшиеся древние здания. Сем[ь] или восем[ь], а много десять комнат составляли уже довол[ь]ное число для вмещения государя. Оные состояли: крестовая, она же была и аудиенц-ка-мера, ибо туг приходили и ожидали государя бояре и другие сановники; столовая гораздо небол[ь]шая, ибо по разрядным книгам видим, что вес[ь]ма малое число бояр удостаивалось иметь честь быть за столом у государя; а для каких великолепных торжеств была назначена Грановитая палата. Не знаю я, была ли у государей передспал[ь]няя, но, кажется, по расположению старых дворцов, которые я запомнил, ей быть надлежало. Спал[ь]ня и оные были не розные с царицами, но всегда одна. За спальнею были покои для девушек царицыных, и обыкновенно оная была одна и для малолетных детей царских, которые по два и по три в одной комнате живали; когда же возрастали, то давались им особливые покои, но и оные не бол[ь]ше состояли как из трех комнат, то есть крестовой, спал[ь]ни и заспал[ь]ной комнаты. Самые дворцы сии бол[ь]ших украшений не имели, ибо стены были голые, и скамьи стояли покрыты кармазинным сукном, а изыскуемое было великолепие, когда дурною резною работою вокруг дверей были сделаны украшения, стены и своды вымазаны иконописным письмом, образами святых, или так цветы наподобие арабеска; и естли было нескол[ь]ко ореховых стульев или кресел для царя и царицы, обитых сукном или трипом, то сие уже высшая степень великолепия была. Кроватей с занавесами не знали, но спали без занавесок. А уже в последние времена токмо, яко знатное великолепие было, что обили в царском доме крестовую палату золотыми кожами, которую палату, бывшую возле красного крыльца, я сам помню с почернелыми ее обоями.

Стол государев соответствовал сей простоте, ибо хотя я точно утвердить и не могу, чтобы государи кушивали не на серебре, но, потому что в мастерской палате не вижу порядочного сервизу серебряного, заключаю, что тогда государи кушивали на олове; а серебряные блюда и сделанные горы, наподобие Синайских, также и другие столовые украшения употреблялись токмо в торжественные дни.

Кушанье их сходственно с тем же было, хотя блюда были многочисленны, но они все состояли из простых вещей. Говядина, баранина, свинина, гуси, куры индейские, утки, куры русские, тетерева и поросята были довол[ь]ны для составления великолепнейшего стола с прибавлением множества пирожного, не всегда из чистой крупитчатой муки сделанного. Телятину мало употребляли, а поеных телят и каплунов и не знали. Высочайшее же великолепие состояло, чтоб круг жареного и ветчины обернуть золотою бумагою, местами пирогй раззолотить и подобное. Потом не знали ни капорцов, ни оливков, ни других изготовлений для побуждения ап[п]етита, но довол[ь]ствова-лис[ь] огурцами солеными, сливами, и наконец за великолепие уже считалось] подать студень с солеными лимонами.

Рыбный стол еще тощее мясного был. Садков купеческих было очень мало, и не имели искусства из дал[ь]ных мест дорогую живую рыбу привозить, да к тому же государев двор был не на подряде, но из волостей своих всем довол[ь]сгвовался. И тако в Москве, где мало состояло обил[ь]ства рыбы, довольствовался токмо тою рыбою, которую в Москве-реке и в ближних реках ловили, а как происходил чувствительный недостаток в столе государеве, то сего ради как в самой Москве, так и по всем государевым селам сделаны были пруды, из которых ловили рыбу про стол государев; впротчем же употребляли соленую, привозя из городов, из которых на многие, где есть рыбные ловли, и в дань оная была положена, как мне случилос[ь] самому видеть в Ростове грамоты царские о сей дани. А зимою привозили и из дал[ь]ных мест рыбу мерзлую и засол[ь]ную, которая к столу государей употреблялась].

Десерт их такой же простоты был, ибо изюм, коринка, винные ягоды, чернослив и медовые пастилы составляли оной [— это то], что касается до сухих вещей. Свежими же летом и осенью были: яблоки, груши, горох, бобы и огурцы. А думаю, что дынь и арбузов и не знали, разве когда нескол[ь]ко арбузов привезут из Астрахани. Привозили еще и виноград в патоке, а свежего и понятия не имели привозить, ибо оный уже на моей памяти в царствование императрицы Елизаветы Петровны тщаниями Ивана Антоныча Черкасова, кабинет-министра, начал свежий привозиться.

Для толь малого числа покоев не много бы освещения надобно, но и тут не токмо не употребляли, но и за грех считали употреблять восковые свечи, а освещены были комнаты сальными свечами, да и тех не десятками или сотнями поставляли, а велика уже та комната была, где четыре свечи на подсвешниках поставлялись.

Напитки состояли: квас, кислы[е] щи, пиво и разные меды, из простого вина сделанная водка. Вины: церковное, то есть красное ординарное вино; ренское, под сим именем разумелся не токмо рейнвейн, но также и всякое белое ординарное вино; романея, то есть греческие сладкие вина, и аликант. Которые чужестранные напитки с великою бережливостию употребляли. И погреби, где они содержались], назывались] фряжские, потому что как первые оные, а паче греческие, получалис[ь] чрез франков, а другие знали, что из Франции идут, то общее имя им и дали фряжских вин.

Таков был стол государев в рассуждении кушанья и напитков; посмотрим, какие были их экипажи. Государи и все бояре летом езжйли всегда верхом, а зимою — в открытых санях, но в чрезвычайных случаях, как находим по летописцам, что [, например,] в случае болезни, когда государь в походе занеможет, то также сани употребляли и летом. И правда, что в верховой езде государской великое было великолепие, яко видно по оставшимся конским уборам, хранящимся в Мастерской палате. Арчаги седл были с каменьями, стремена золотые или с каменьями, му [нд] штуки также драгоценными камнями были покрыты, подушки бархатные, шитые или золотом, или серебром, или и низанные жемчугом, с запонами драгоценных камней, попоны тому же великолепию подобные, бархатные или аксаметные золотые, с шитьем иль с низаньем и с каменьями. Но сие азиатское великолепие неубыточно было, ибо, сделанные единожды, таковые уборы на многие столетия могли служить.

Царицы же езжали обыкновенно в колымагах, [в]роде карет, сделанных снаружи наподобие фурманов, где не было ни места, чтоб сидеть, ни окошек, но клали внутрь пуховики для сиденья, а вместо нынешних драгоценных точеных стекол — опускающейся кожею окошки и двери закрывали. Не могли такие коляски удобны быть ни к какому украшению, ибо снаружи они все обиты были кожею, а верх веколепия в делании оных состоял, чтоб наружную кожу, местами позолоченную и тисненую, употребить. Карет же не токмо не знали, но и воображения о них не имели, ибо уже и в царствование Петра Великого ближний мой свойственник, боярин к[нязь] Михайло Иванович Лыков, человек пребогатый, бывши воеводою у города Архангельского, выписал ореховую, украшенную рез[ь]6ою карету с точеными стеклами; по смерти его сия карета досталась деду моему, и почиталас[ь] толь завидною и драгоценной вещью, хотя и снова тысячи рублев не стоила, что к[нязь] М[еншиков?] делал нападки на деда моего, чтобы ее получить, и за неотдание учинил, что дед мой лишился всех недвижимых имений, которые бы надлежало ему наследовать после супруги к[нязя] Лыкова.

Воз[з]рим таперь на одежды царские. Они были великолепны. В торжественных их одеяниях злато, жемчуг и каменье по-всюдова блистали; но обыкновенные одежды, в коих более наблюдали спокойствие, нежели великолепие, были просты, а потому не могли быть причиною сластолюбия, а торжественные толь редко употреблялис [ь] и толь крепки были, что их за носильные одежды и почитать не должно, но были они яко какие коронные сосуды, определенные для показания токмо великолепия монарша, и естли не самые одежды, то по крайней мере украшения их, быв соделаны из золотых блях, жемчугу и камней, из рода в род переходили. Но общим образом сказать, не было никаких ни изыскуемых и тленных украшений, ни великого числа платей, но пять или шесть, а много до десяти платьев когда имел царь или царица, то уже довол[ь]но считалось], да и те нашивали до износу, разве из особливой милости кому плеча своего платья пожалуют.