… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
На следующий день она встретила меня в коридоре общаги всё в том же спортивном костюме, заговорила и улыбнулась.
О, улыбка Надьки – это что-то!
Эти ямочки на щеках, эти чёртовы искры в чёрных глазах!
Она отвечала всем параметрам украинской красотки.
Чёрные гладкие волосы до середины спины; дуги бровей на круглом лице; налитые груди; округлые плечи плавно переходили в руки, упёртые в крепкий стан над роскошными бёдрами тренированной пловчихи.
Потому что она занималась именно этим спортом.
И,
Да, очень просто – в то лето она выходила замуж.
Не за меня, конечно, а за какого-то лейтенанта какого-то военного училища, который после свадьбы должен увезти её к месту своей службы.
Времени оставалось не так уж много и мы не хотели его терять. Мы любили любить друг друга и хотели ещё и ещё.
Но это потом, а сперва нужно было разобраться с её девственностью.
Две первых встречи мы провели в отсеке умывальника – с одним окном, одной раковиной, одним подоконником – зачем-то отгороженными одной дверью от остальных раковин.
Меблировка скудная, но для начальных стадий узнавания друг друга и такой достаточно, тем более, что дверь отсека открывается внутрь.
А затем ребята из 71-й комнаты куда-то уехали, оставив ключ Жоре Ильченко.
Вообще-то, он жил на квартире, но кто откажется от ключа свободной комнаты в общаге?
Вот только ключ они передали не из рук в руки, а оставили висеть на гвоздике возле вахтёрши в вестибюле.
Не знаю как до меня досочилась вся эта информация, но повторного приглашения к такому подарку судьбы я ждать не стал и снял тот ключ пораньше Ромы.
Вечером мы с Надькой уединились в комнате 71 и заперлись изнутри.
Когда стуки в дверь комнаты прекратились и в гулком коридоре утихли крики Жоры Ильченко:
– Кто-нибудь видел Огольцова?!
Надька начала постепенно снимать свою спортивку, сопровождая стриптиз эпохи застоя припевкой из довоенной кинокартины «Цирк»:
Тики-тики-дуу!
Я из пушки в небо уйду!..
хотя немного нервничала.
Мы легли на койку у окна.
По ту сторону двойной перегородки из гипсовых плит находилась моя комната, 72. Там под окном стояла койка Феди, рядом с вывалившейся из стены розеткой.
Вскрик Надьки из розетки привлёк его внимание, он вынул её вовсе, приник к образовавшемуся «уху Дионисия» и долго заполночь слушал последующие Надькины стоны.
Мы с ней не знали, что нас прослушивают, но даже и зная б не остановились.
На следующий день ребята из 71-й вернулись и ключ пришлось отдать.
В понедельник в умывальнике Надька была грустна и молчалива, но я сумел выпытать причину.
Марк Новоселицкий распустил на четвёртом курсе грязный слух, что Огольцов Швычу в умывальнике раком…
Я как чувствовал, что он к ней неравнодушен.
Иначе с чего бы так вслушивался
во вжиканье зиппера на том дне рождения?Ну, погоди, морда жидовская!
Во вторник он пошёл в душ, а когда вернулся с влажными ещё волосами и полотенцем через плечо, то в комнате застал одного только меня. Я запер дверь на ключ и сказал:
– Снимай очки, Марик. Я тебя бить буду.
Очки он так и не снял, а начал бегать вокруг коричневого стола с подсунутыми под него стульями.
Пришлось сдвинуть стол к тумбочке и ему не осталось места делать витки по орбите.
В закутке между подоконником, койкой и столом он стоял понурив голову, как Андрий, сын Тараса Бульбы – безропотный агнец готовый к закланию.
Я ударил его в подбородок, чтоб не повредить очки, и на повышенных тонах пообещал, что если он, блядь, ещё хоть одно слово про Швычу…
Когда я закончил нагорную проповедь, он с заискивающей улыбкой поправил свои очки и сказал:
– А здорово ты меня ебан'yл, а?
( … мудрость веков, впитанная с молоком матери.
И, что характерно, на лету ухватил выражения из моей проповеди.
Способность к языкам у них в крови…)
В четверг, в конце свидания в отсеке умывальника, она задумчиво сказала:
– А ведь он правду говорил…
Меня заело, что я, типа, исполняю планы предначертанные Мариком.
Тоже мне – пророк Натан.
Но где выход?
Манна небесная явилась в виде студента первого курса музпеда.
В светлых ангелоподобных кудрях, сияя золотистой оправой своих очков, он спустился с высот пятого этажа на наш третий и дал мне ключ от свободной комнаты на ихнем. Аллилуйя!
Но почему?
Ведь я не просил и даже понятия не имел о существовании той комнаты. Да, осенью я давал ему гитару, но с тех пор мы не общались. Откуда он узнал?!!!
( … в те непостижимо далёкие времена я ещё не знал, что все мои удачи или радости, все взлёты и…
– ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ ТАМ УЖЕ В СВОЁМ СПАЛЬНИКЕ!..)
И всё.
С тем ключом мы с Надькой перешли на ночной образ жизни, подымаясь на пятый, когда в коридорах уж по вечернему стихает шум жизни студенческого общежития, и спускаясь на третий в тиши рассветных сумерек.
Она стала, типа, первокурсницей.
Когда наш курс для обучения возили в Киев на экскурсию для иностранных туристов, она тоже присоединилась.
Гид в том автобусе говорил исключительно на английском:
– Look to your left… Look to your right…
В конце экскурсии он спросил:
– Do you have any questions?
Я до того втянулся в роль интуриста, что задал вопрос:
– Are you a Communist, Mr. Guide?
Он малость не ожидал, но ответил:
– I am a Candidate to the Communist Party Membership.
– OK. I see Comrade Guide.
Потом мы с Надькой сидели на скамье в скверике одной из улиц, что спускаются к Хрещатику.
Светило солнце, а вокруг него плавали облачка.