А. Блок. Его предшественники и современники

сконцентрированном, собирательном виде выразились противоречия,

свойственные предшествующему развитию Блока. Историческая перспектива

не могла сочетаться с данным замыслом. Дело тут даже не в аллегоризме как

таковом: в искусстве бывают такие идейные замыслы и ситуации, которые

нуждаются именно в аллегорическом воплощении, — но в характере самой этой

аллегорической манеры у Блока. В конечном счете здесь проявляется в крайне

резком виде общее противоречие, исподволь развивавшееся в творчестве Блока.

Это — отмечавшееся выше «глухое» противоречие между обобщенно-

театрализованной действенностью и жизненно достоверной конкретностью в

композиции «Земли в снегу» (в несколько ином виде оно существует уже в

«Незнакомке»).

Дело тут опять-таки не в том, что у Блока нет гармонии, «синтеза»,

мертвенного совпадения разных сторон изображения — но в их дуалистической

разорванности, в мертвенном их противостоянии, в «дурной бесконечности»,

161 Письмо А. А. Блоку от 3 декабря 1908 г. — Станиславский К. С. Собр.

соч. в 8-ми т. М., 1960, т. 7, с. 415.

162 Письмо А. А. Блоку от 3 декабря 1908 г. — Станиславский К. С. Собр.

соч. в 8-ми т., т. 7, с. 415.

163 Там же, с. 416.

механическом отсутствии переходов в художественном плане. В конечном счете

здесь налицо художественное выражение общей кризисности творчества Блока,

ищущего в эту пору единой творческой концепции, обобщающей искания всех

революционных лет. Именно потому, что Блок ищет совсем иного подхода к

русской жизни, чем Белый, у него получается, при видимом некотором

сходстве, отсутствие художественной цельности, катастрофический

художественный провал, тогда как в «Пепле», скажем, — своеобразный блеск

художественной законченности. Блок же находится накануне нового

художественного взлета, но на совсем иной основе; Станиславский

проницательно угадывает за отсутствием цельности в «Песне Судьбы» —

кризис: «… мне кажется, что эта пьеса — важная переходная ступень в Вашем

творчестве, что Вы сами недовольны ею и мечетесь в мучительных поисках».

Наконец, с прозорливостью гения он угадывает в самом мучительном

несовершенстве пьесы новый необыкновенный взлет Блока: «… думаю о том,

что Вы скоро напишете что-то очень большое»164. Замечательность ситуации в

том, что это «очень большое» — тогда, когда происходит обмен письмами

между Блоком и Станиславским и одновременно дискуссии о «народе» и

«интеллигенции» (конец 1908 г.), — уже существовало, уже создавалось

Блоком. В дневниковой записи от 1 декабря 1912 г., перебирая в памяти

невеселые обстоятельства своих отношений со Станиславским по поводу

«Песни Судьбы», Блок писал: «Станиславский страшно хвалил, велел

переделать две картины, и я переделал в то же лето в одну (здесь родилось

“Куликово поле” — в Шахматове)» (VII, 187). Гениальный блоковский

стихотворный цикл «На поле Куликовом» возник отчасти в процессе создания

новой кульминационной сцены «Песни Судьбы», завершался же он к поре

переписки со Станиславским. Он, несомненно, теснейшим образом связан и с

самым крупным в жизни Блока художественным провалом, и с прозой,

разрабатывающей проблему «народа» и «интеллигенции».

Лирический цикл «На поле Куликовом» стал для Блока поворотным

пунктом решающего значения как в движении его поэзии, так и его прозы, т. е.

он выполнил реально ту задачу, решение которой Блок в достаточной степени

осознанно возлагал на «Песню Судьбы». С замыслом драмы на определенном

этапе дело обстояло так, что его надо было просто оставить, перейти к другому

замыслу. Именно это и произошло в момент возникновения цикла «На поле

Куликовом», только Блок, в сущности, до конца жизни не понимал, что на

«Песне Судьбы» следует поставить крест раз и навсегда и что даже простое

соседство этих двух замыслов художественно убийственно для драмы.

Решающая чисто художественная, изобразительная коллизия замысла была

сформулирована Блоком еще в письме к матери от 30 января 1908 г.:

«Проклятие отвлеченности преследует меня и в этой пьесе…» — далее же

«отвлеченность» связывается с декадентскими тенденциями и в искусстве, и в

жизни: «… весь яд декадентства и состоит в том, что утрачены сочность,

яркость, жизненность, образность, не только типичное, но и характерное»; еще

164 Там же, с. 415.

далее там же говорится: «А в жизни еще очень много сочности, которую

художник должен воплощать» (VIII, 226 – 227). При всем более чем понятном

для нас стремлении Блока оттолкнуться от декадентства, необходимо все-таки

сказать здесь, что проблема «отвлеченности» и «жизненности» не совсем

правомерно дается в мертвенном противопоставлении, и потому преувеличенно

(хотя и понятно опять-таки в применении к тогдашней литературной

обстановке) толкуется «ядовитость декадентства». Замысел обобщающего

произведения о России, к тому же в ходе своего развития неизбежно вобравший

в себя идею исторической перспективности, по логике вещей не мог не

включать в себя элементов «отвлеченности». Простое эмпирическое

повествование, ограничивающееся только «характерностью» и «сочностью»,

как раз ни при каких обстоятельствах не могло бы дать того обобщающего

идейного итога, которого искал Блок. В высшей степени важно то, что Блок

борется с декадентством, отталкивается от него, но неправомерно то, что он

отождествляет с ним всякую «отвлеченность». Тут сказывается

противоречивость Блока: он движется судорожно, зигзагами. Мудрость оценки