А. Блок. Его предшественники и современники

трактующий их как нечто заведомо чуждое человеческой душе. По Блоку, в

искусстве надо «воплотиться, показать свое человеческое лицо» — это

относится и к художнику, и к изображаемому человеку; и для художника, и для

лирического персонажа это невозможно, если жизненный материал заведомо

считается «низким» и всегда, по природе вещей, отдельным от «высокого» (и

становящегося тогда абстрактным) художественного задания.

Вспоминая много позднее особенности этого периода в таком важнейшем,

обобщающем мировоззренческом документе, как предисловие к поэме

«Возмездие», Блок писал: «1910 год — это смерть Комиссаржевской, смерть

Врубеля и смерть Толстого. С Комиссаржевской умерла лирическая нота на

сцене; с Врубелем — громадный личный мир художника, безумное упорство,

ненасытность исканий — вплоть до помешательства. С Толстым умерла

человеческая нежность — мудрая человечность» (III, 295). Из всего целостного

контекста блоковской духовно-идейной жизни этой поры ясно, что он стремится

найти в современном искусстве такие художественные явления, таких деятелей,

чей опыт мог бы помочь ему изнутри осмыслить, подкрепить закономерность

его собственных поисков. Толстой для него — существовавший в

современности ярчайший и живой образ традиций, с которыми он внутренне

никогда не порывает. Непосредственно поучителен прежде всего опыт

современных художников — Комиссаржевской и Врубеля. Темы выступлений

Блока памяти этих двух крупнейших художников современности тесно связаны

с докладом о символизме. Еще резче, чем в докладе о символизме, в памятных

статьях о Комиссаржевской выражено временное стремление Блока к союзу с

главарями символистской школы. Но здесь же проступает и иное, то, что вскоре

обнаружит чуждость Блока традиционным символистским построениям.

«В. Ф. Комиссаржевская голосом своим вторила мировому оркестру. Оттого ее

требовательный и нежный голос был подобен голосу весны, он звал нас

безмерно дальше, чем содержание произносимых слов» («Памяти

В. Ф. Комиссаржевской», март 1910,

V, 418 – 419). Творчество

Комиссаржевской воспринимается Блоком как связанное со «стихией», с

«музыкальным напором» — т. е. с тем, что для Блока составляет основу общей

исторической жизни человека. Уже по одному этому Блок вступает в

противоречие с самим собой, поскольку для него всегда были сомнительными

отношения «культуры» символистского типа с «мировым оркестром». Из

собственных построений Блока вытекает, что творчеством Комиссаржевской

выражается нечто неизмеримо более широкое, подлинное и общезначимое, чем

теории и практика обычного символистского типа. Стихотворение,

посвященное памяти актрисы, содержательно дает еще больше. В докладе о

символизме совсем не выступает перспективная сторона предшествующих

блоковских исканий. Соответственно, нет там и дилеммы эстетических

отношений современной жизни и обобщающего замысла современного

художника. В стихотворении (несколько более рациональном, «теоретичном»,

чем обычные блоковские стихи этой поры, и потому прямее примыкающем к

блоковской прозе) «лирическая нота», т. е. субъективно-человеческое

содержание искусства Комиссаржевской, дается в отношениях с современной

жизнью:

Да, слепы люди, низки тучи.

И где нам ведать торжества?

Залег здесь камень бел-горючий.

Растет у ног плакун-трава

Так спи, измученная славой,

Любовью, жизнью, клеветой…

Теперь ты с нею — с величавой,

С несбыточной твоей мечтой.

Между замыслами большого современного художника и конкретной

современной жизнью, с ее славой, любовью, клеветой и другими реальностями,

крупными и малыми, было трагическое противоречие. Важно подчеркнуть, что

поэтическая формула «слепы люди, низки тучи» включает в себя, конечно, не

только повседневные подробности жизни, но и более широкие ее слагаемые,

поэтому и огромный лиризм «бел-горючего камня» и «плакун-травы» — это

тоже и о больших, и о вполне конкретных драмах отшумевшей жизни творца и

обычного человека. Поэтому для Блока в подобных трагических противоречиях

есть свое высокое жизненное единство. Поэтому историческую определенность

приобретает у Блока и тема больших творческих замыслов, которые нес

трагический художник современности. В финальных строфах повествуется о

погребальном факеле, зажженном в ночи, — трагический факел говорит здесь

не о безысходной драме гибели, но об утверждении высокого смысла жизни,

несмотря на черную «ночь» современности:

Пускай хоть в небе — Вера с нами,

Смотри сквозь тучи: там она —

Развернутое ветром знамя,

Обетованная весна.

Стихотворение памяти Комиссаржевской говорит о сложном содержании

блоковских исканий первой половины 1910 г., о том, что историческая

перспектива, соизмерение сегодняшних жизненных отношений с большим

историческим будущим, «обетованной весной» вполне сохраняется у Блока и в

период доклада о символизме. Выступление Блока, посвященное памяти

Врубеля, более непосредственно связано с докладом о символизме, с одной

стороны, и с исканиями Блока-поэта — с другой стороны. В первой редакции

статьи «Памяти Врубеля» (апрель 1910 г.) Блок так воссоздает атмосферу

искусства Врубеля: «У Врубеля день еще светит на вершинах, но снизу ползет

синий мрак ночи. Конечно, ночь побеждает, конечно, сине-лиловые миры

рушатся и затопляют окрестность. В этой борьбе золота и синевы совершается

обычное — побеждает то, что темнее… Врубель потрясает нас, ибо в его