Академия Высших: студенты

– Почему я должен думать? Она в первом филиале, пусть ее куратор думает, как контролировать свою студентку! Эвелина всегда несерьезно относилась к иерархии, и вот, пожалуйста!

– Я наоборот серьезно относилась к иерархии, – возразила Констанция. – И тоже – вот, пожалуйста. И я считаю, что ментальный контроль – лучший способ держать этих студентов в рамках.

– Нет, Констанция, – остановил ее декан. – То есть да, идея хорошая. Но тогда тот, кто ими руководит, поймет, что мы перехватили управление и уйдет. И мы даже не успеем узнать, кто это. Я думаю, никто не захочет терять такие хорошие инструменты после первой же миссии. Их руководитель вернется к ним. Я уверен. Но пока… пусть они доучиваются. Сколько им осталось? Мальчику два года, включая этот?

– Три, – тихо сказала Констанция.

– Вот и хорошо, значит, закроем ими печати. Чем больше в них будет силы, тем сильнее будет давить печать на могильник.

– Нет! – резко сказала Беата. – Я против!

Все посмотрели на нее.

– Я против использовать Мурасаки для этой цели, – повторила Беата.

– Ты к нему так привязана, Беата? – улыбнулся декан.

– Да, – вскинула голову Беата. – Но дело не в этом. На Мурасаки уже есть заказчики. Вы хотите ссориться с ними? Девочка бесхозная, ее можно использовать. Время у нас есть. В крайнем случае не доучится один курс. Будем считать, что мы ее заказчики. Ближе к выпуску подберем кого-нибудь второго, на кого не будет спроса.

– Логично, – сказала Констанция и посмотрела на декана.

– Да, – вздохнул он. – Ты права, Беата. Я… немного забыл о коммерческой составляющей… нашего существования. Но сначала мы все-таки должны выяснить, кто хочет освободить могильники. И желательно до того, как он через шесть лет появится у печати.

– Или они, – добавила Алия.

– Или они, – согласился декан.

После того, как собрание закончилось, Констанция будто невзначай вышла из преподавательской вместе с Беатой.

– Не ожидала, что ты до сих пор привязана к Мурасаки, – сочувственно сказала Констанция. – Хочешь забрать его обратно под кураторство?

Беата покачала головой.

– Что ты, Констанс, я же специально его отдала, чтобы не привязываться. Зачем мне эти лишние переживания, сама подумай? Я и не смогу его курировать как следует.

– Что у тебя к нему? Почему такая слабость, Би?

– Знаешь, что в нем хорошего? Я на него смотрю и улыбаюсь. Так не должно быть. Он для меня как конфетка для глаз.

Констанция рассмеялась.

– Он же ребенок, Беата. Заведи себе такого же, но взрослого обычного мужчину, не студента, и делай с ним все, что хочешь.

– Констанция, ты не понимаешь, я ничего не хочу с ним делать. Мне просто надо, чтобы он существовал и все. Сама подумай, чего мне от него хотеть? Я не воспринимаю его как мужчину, если ты об этом. Он не похож на мою первую любовь, я не вижу в нем своего ребенка. Он для меня… – она пожала плечами. – Как любимое украшение.

– Я ему передам, что у него появился персональный хранитель, – улыбнулась Констанция.

– Это неправда, я не собираюсь за ним присматривать или охранять. Но если есть выбор, кого пустить на закрытие – его или кого-то другого, пусть будет кто-то другой. Не было бы выбора, – Беата снова пожала плечами, – я бы не возражала. Мне мое положение дороже любых конфеток.

Глава 24. Площадь интенсивной терапии

Когда Мурасаки открыл глаза, ему показалось, что он ослеп. Перед глазами не было ничего, кроме ровной, идеальной беспросветной черноты. Он накрыл глаза ладонью и моргнул несколько раз, чтобы убедиться, что он все-таки открыл глаза, а лицо не закрыто какой-нибудь непроницаемой повязкой. Не закрыто. Открыл.

Мурасаки медленно потянулся, ощущая, как каждая мышца нехотя подчиняется командам мозга, будто со скрипом проворачивается ключ в замке, который никто не трогал тысячелетиями. Он чувствовал себя не замком даже, а слежавшимся снегом, который можно сдвинуть только целым пластом: руки, ноги, шея, спина – все отказывалось гнуться, тянуться, будто и в помине не было в нем мяса, кожи, жира, жидкостей, а только одна смерзшаяся ледяшка. Долго же он лежал!

Мурасаки пощупал запястья. На левой руке оказался браслет, но странно, что он почувствовал его только после прикосновений. Само запястье как будто полностью онемело. Мурасаки поднял браслет на уровень глаз, но все еще ничего не видел. Он с досадой тряхнул рукой. И вдруг в темноте на браслете появилась зеленая искра. Мгновенье – и она начала пульсировать. Мурасаки с облегчением выдохнул. Все-таки он видит!

Он уронил руку на постель, и повернул голову влево. Нет, слабый свет индикатора не позволял рассмотреть ничего, кроме экрана коммуникатора. Но и тот был мертвым – ни вызовов, ни времени, ни сообщений. Ничего.

Странно все это. Он провел правой рукой по груди, боку, бедрам. Он был одет во что-то типа пижамы. Неплохой прогресс, если учесть, что последним, во что он был одет до того, как оказался здесь, было полотенце. Значит, кто-то его переодевал, нашел пижаму, натянул на его голое тело. Мурасаки поморщился. Судя по ощущениям, он провел здесь не час и даже не сутки. А это значит, что пижама была далеко не самой неприятной заботой неведомого кого-то. И этим кем-то, к счастью, едва ли была Кошмариция.

Загорелся свет. От неожиданности Мурасаки зажмурился. А когда, спустя несколько мгновений, открыл глаза, то понял, что находится в стандартной медицинской капсуле. Прямо перед глазами на поверхности капсулы высвечивалась надпись «можно открыть». Надо было просто поднять руку и нажать на мигающую стрелочку после надписи, но Мурасаки медлил. Во-первых, он не был уверен, что у него получится встать или хотя бы сесть, когда капсула откроется. Во-вторых, ему здесь нравилось. Можно было лежать и все. А как только он выйдет наружу, придется что-то делать. Как минимум куда-то идти, с кем-то говорить, переодеваться, идти в свой коттедж. А потом – идти на занятия. Может быть, не сегодня, но завтра – совершенно точно. Идти на занятия не хотелось. Даже думать о них не хотелось. А ведь он пропустил несколько дней, значит, придется догонять пропущенное. Ужасно.

Подумав еще несколько минут, Мурасаки понял, что всех предполагаемых планах действий его больше всего пугает один пункт – идти. Просто потому, что тело все еще казалось деревянным и непослушным. Но раз капсула решила, что он готов к выходу на свет… значит, все равно рано или поздно кто-нибудь заявится, чтобы достать его отсюда. И увидит его жалкие попытки подняться. Нет уж! Лучше он в одиночестве повоюет со своим телом! Без свидетелей, фыркнул Мурасаки. Это будет только между мной и моей парасимпатической нервной системой.

Мурасаки поднял руку вверх и потыкал в стрелочку. Попасть удалось раза с пятого. К счастью, когда крышка капсулы отъехала, над ней никто не склонился, не послышались ничьи шаги и голоса. Мурасаки выдохнул и сел. Голова закружилась, и ему пришлось схватиться за перила у кровати. Когда перед глазами перестало плыть, Мурасаки понял, что ожила не только капсула, но и экран браслета, на который он смотрел. Там появились дата и время. И если у Мурасаки не повредились мозги, то в капсуле он провел три дня. Три дня! Мурасаки покачал головой. Ладно хоть не три года, и на том спасибо.