Аландский крест

Кажется, мои слова, а главное, интонация, с которой они были произнесены, произвели на собеседника достаточно сильное впечатление. Во всяком случае, в его глазах впервые за весь наш разговор появилось нечто вроде растерянности или даже обреченности. Похоже, ему уже не раз приходило в голову, что он сделал неправильную ставку, а теперь пришло время окончательно в этом убедиться.

— Еще не поздно все изменить, друг мой. Послушайте, Лондон и Париж вас просто используют. А после обязательно бросят. Ваша экономика от колоссальных трат рухнет. Что вы будете делать с пустой казной? Объявите себя банкротом? [2] Реформы стоят дорого, уж поверьте, я знаю, о чем говорю! Между тем, и России, и Турции нужны железные дороги, нужны заводы и фабрики, торговля, наконец! Вас сначала загонят в неподъемные долги, а потом скупят по дешевке все, что посчитают выгодным. Даже Египет! Между тем, там есть один бесценный ресурс — это будущий канал из Средиземного моря в Красное. Который можно выстроить через Суэц! О, это будет очень жирный кусок! Так давайте вместе наведем порядок в Египте, а деньги, вместо того чтобы тратить на бессмысленную войну, вложим в строительство водной артерии из Атлантики в Индийский океан. Проект принесет и вам, и нам невиданные барыши. И укрепит ваше влияние. Иначе все закончится тем, что Египет подомнут под себя ваши так называемые союзники… повторюсь, по итогу земель вы лишитесь, вас загонят в долги. А британцы и французы уйдут по-английски, не прощаясь. И что вам останется? Искать утешение в гареме и пьянстве?

Услышав последние слова, Абдул-Меджид вздрогнул и густо покраснел. Пристрастие к спиртному само по себе постыдно для правоверного, но до сих пор мало кто решался бросить этот упрек ему прямо в лицо.

— Что вы предлагаете? — холодно спросил он, справившись со своими чувствами.

— Нам нужно прекращать эту войну, пока все не зашло слишком далеко!

— Как это сделать?

— Пошлите моему отцу письмо. Уверен, он будет только рад покончить все миром. Но помните, чем дольше вы будете размышлять, тем большими потерями это может обернуться для всех нас.

— Вы, наверное, знаете, что даже правители не всегда свободны в своих решениях…

— Мне кажется, наша сегодняшняя встреча говорит об ином. Разве нет?

— Когда ваши корабли появились у Босфора, — неожиданно развеселился Абдул-Меджид, — Константинополь охватила паника. Многие бросились бежать, а в первых рядах были мои визири и послы союзников!

— Вот даже как?

— Именно. Но скоро все узнают, что ваша армия высадилась в Трабзоне и столице пока ничто не угрожает. Так что они скоро вернутся…

— В таком случае, скажите им, что, если император Наполеон и королева Виктория не смогут прислать вам на подмогу хотя бы сто тысяч своих лучших войск к весне следующего года, я буду иметь честь нанести вам новый визит. А теперь разрешите откланяться.

— Конечно, мой друг. Не смею задерживать.

— Честь имею!

[1] Цитата из письма ВК Константина отцу.

[2] Уже в 1858 году султанская казна объявит о государственном банкротстве.

Глава 4

Война даже самая справедливая и освободительная всегда приносит беды. Голод, разруха, нищета, а то и гибель. Поэтому здравомыслящие обыватели всегда стремились держаться от нее подальше и жители Трабзона тут нисколько не исключение. Тем более что для многих из них эта война не была ни справедливой, ни освободительной. В первую очередь, конечно, это касалось местных мусульман.

Поэтому, как только затих бой, многие из них попытались покинуть город, бросив на произвол судьбы свои дома и имущество. В первую очередь это были представители здешней знати и чиновничества, вслед за которыми потянулись и простые люди. К слову сказать, далеко не все они были этническими турками. Значительная часть оказалась так называемыми лазами или, проще говоря, исповедующими магометанство грузинами, а также персами, курдами, черкесами и бог знает кем еще.

Русское командование им в этом не препятствовало, а потому старинный город стал стремительно пустеть. Если до войны в нем постоянно проживало порядка тридцати тысяч человек, то сейчас оставалось не более двадцати, а может и того меньше. Впрочем, как говорится — нет худа без добра. Поскольку имевшихся в Верхнем и Нижнем городе казарм для такого большого количества войск явно не хватало, в освободившиеся дома тут же начали определять на постой солдат и матросов.

Одно из таких строений было определено для поручика Щербачева и прибывшего вместе с ним взвода солдат.

— Располагайтесь, — улыбнулся взявшийся его проводить лейтенант Тимирязев. — Сначала этот дом хотели отдать нам, но потом все, как водится, переиграли.

— Возвращаетесь на корабли?

— Точно так. Здесь наше дело окончено-с!

— Тяжелый был бой?

— Да не особо. Турецкие аскеры, откровенно говоря, вовсе не такие уж дурные солдаты, как об этом пишут в наших газетах. Однако здесь мы захватили их врасплох. Можно сказать, со спущенными штанами.

— Понятно.

— А вы, пардон, давно из Петербурга? — обратил внимание на хорошо пошитый мундир поручика гвардейской артиллерии моряк.

— Можно сказать, с самого начала осады. — Еле заметно улыбнулся тот, успев привыкнуть к подобному отношению. — Сначала командовал ракетной командой, потом батареей на Шестом бастионе. Теперь вот сюда перевели. Буду приводить в порядок береговую оборону.

— Так это вы после Альмы союзникам спать не давали? — захохотал лейтенант.

— Грешен, — кивнул поручик.

— Рад был знакомству!

— Взаимно…

— Вы что-то хотели спросить?

— Говорят ли местные жители по-русски?

— Практически нет, впрочем, как и на иных европейских языках. Разве что некий господин Теодоракис, да еще пара человек в окружении здешнего митрополита.

— Досадно.

— Я вам больше скажу, здешние понтийские греки и греческий-то не всегда знают.

— Но почему?

— Парадокс! Говорят, после завоевания Трапезунда тогдашний султан разрешил местным жителям выбрать, что они хотят сохранить, язык или веру? Греки выбрали христианство.

— Любопытная история. А как отличить грека от турка?

— А никак! Сами посудите, одеваются одинаково, язык тоже один, да и на лицо не слишком отличаются. Все смуглые, как и полагается азиатам!

— Средиземноморский тип, — сообразил поручик.

— Он самый. Есть еще лазы, родственные нашим грузинцам, но тоже мусульмане. Нраву надо сказать, довольно дикого, под стать нашим черкесам. Во всяком случае, так нам рассказывал Теодоракис.

— Полезный должно быть человек.

— Не то слово. Однако будьте с ним настороже.

— Отчего же?

— Да как вам сказать. Персонаж он, несомненно, бывалый и пользу принес во время штурма не малую, но потом взялся показывать, где живут торговцы живым товаром и…

— Что?

— Сдается мне, показывал в основном тех, на кого имел зуб. Во всяком случае, митрополит потом жаловался генералу Хрущову.

— Вы сказали «в основном»?

— Именно. Поскольку в торговле с Черкессией здесь замешаны решительно все!

— Но как же так?

— Выгода-с! — криво усмехнулся лейтенант и, видя, что собеседник не совсем его понял, счел необходимым пояснить. — Когда барыши столь вещественны и значительны, никакая мораль не устоит перед соблазном.