Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

ду «Алконост» издал его вместе с другими статьями

Блока отдельной книжкой.

Доклад Блока был весьма примечателен своим про­

роческим духом. Поэт в самом деле с необычайной остро­

тою предчувствовал стихийный характер надвигавшейся

революции. Он был сам сейсмографом, свидетельствую¬

шим, что близко землетрясение. Чувство катастрофич­

ности всегда было присуще и м н е , — и не эти предчув­

ствия вызвали мое возражение Блоку. Мне был неприя­

тен в его докладе тот невыносимый, удушающий песси­

мизм, которым веяло от всего этого мистического косно­

язычия. Я тогда же устно и печатно возражал Блоку 15.

Теперь, конечно, я бы иначе возражал ему, но от

сущности моего тогдашнего возражения я и теперь не

отказываюсь. Я и теперь думаю, что, приписывая нашей

интеллигенции такие свойства, как «индивидуализм,

эстетизм и отчаяние», Блок глубоко ошибался. Я не отре­

кусь от моих тогдашних слов: «Неужели не ясно, что

все три темы, влюбившие в себя п о э т а , — индивидуализм,

эстетика и о т ч а я н и е , — все эти темы являются предметом

ненависти нашего интеллигента? Неужели Блок не пони­

мает, что влюбленность в эти темы есть крайнее

декадентство? И неужели не очевидно, что декадентство

полярно по отношению к интеллигенции? Интеллигенция,

со времени Белинского утверждавшая идею обществен­

ности и народолюбия, со времени Писарева провозгласив­

шая парадоксальное разрушение эстетики и, наконец, в

лице своих революционеров объявившая войну апатии и

косному о т ч а я н и ю , — что общего имеет эта интеллиген­

ция с тем орхидейным интеллигентом, который расцветает

в декадентской оранжерее! Образ двойника заслонил Бло-

358

ку образ интеллигенции, и печать смерти на лице это­

го двойника Блок принял на печальный знак гибели

всего нашего общества...»

Иные пессимисты, пожалуй, готовы будут признать

пророчества Блока исполнившимися с буквальной точ­

ностью, но я и теперь не склонен к такой мрачности.

Я и теперь готов подписаться под тогдашними моими

строками: «Поэт был несправедлив к нашей интелли­

генции: он слишком умалил ее добродетели и, с другой

стороны, слишком польстил ей, предположив, что она

стоит на той высокой ступени культуры, откуда видны

последние противоречия нашей жизни и где у слабых

кружится голова над раскрывшейся бездной...»

«У Глеба Успенского есть очерк «Овца без стада».

В этом очерке фигурирует «балашовский барин», который

непрестанно печалуется о народе и вечно к нему стре­

мится, но из его хождения в народ ничего не выходит.

«Мешает мне мое в высшей степени ложное положение,

положение б а р и н а . . . — признается он; — заметьте, что я

говорю — мешает положение не интеллигентного челове­

ка, а просто барина»... Я боюсь, что Блок попал в это

«ложное положение», как выражается герой Глеба Успен­

ского. И это вовсе не значит, что у Блока нет связи с

народом, с Россией. Охотно верю, что такая связь име­

ется, но не там она, где думает Блок. Любовь к народу

и родной стране вовсе не требует тех самообличений,

которыми так увлекся поэт, и того хождения в народ,

которым занялся «балашовский барин»...»

Блок был задет моими возражениями, и во втором

своем докладе — «Стихия и культура», прочитанном в

том же 1908 году в Религиозно-философском обществе,

говорил, между прочим: «Георгий Чулков заявил печат­

но, что вся моя тема в сущности совсем не об интелли­

генции, а о декадентах...» Блок настаивал на том, что «во

всех нас заложено чувство болезни, тревоги, катастрофы,

разрыва...». Это было сказано 30 января 1908 года. Я на­

печатал тогда статью «Лицом к лицу» 16. Там я писал:

«Мы все предчувствуем катастрофу. Но эти предчувствия

не должны, однако, угашать в нас разума. И если наш

внутренний опыт подобен динамиту или той бомбе, о ко­

торой живописно рассказал Блок, то все же нет надобно­

сти бросать эту бомбу так, зря, как была она брошена

или — что еще хуже — забыта по рассеянности на сто­

лике Caf'e de Paris. Блок однажды заявил, что он ниче-

359

го общего не имеет с мистическим анархизмом. Это

верно. Зато он имеет нечто общее с анархическим мисти­

цизмом, с тем подозрительным мистицизмом, который

лишен знания и определяется лишь настроением и ли­

рикой...»

Так мы с Блоком пугались друг друга, чувствуя, что

с одною катастрофой в душе не проживешь. Меня удив­

лял и раздражал тогда обличительный тон выступлений

Блока. Я не видел и сейчас не вижу, «во имя» чего, соб­

ственно, поэт восставал против интеллигенции. Его цита­

та из «Переписки с друзьями» 17 была для меня не убе­

дительна, ибо у Блока еще менее было прав на учитель­

ство, чем у Гоголя. Наша общая беда была в том, что ни­

какого «имени» не было в то время ни у него, ни у

меня. А у Блока даже до последних его дней. Я тогда

еще бормотал нескладно, что я «ночной ученик», что я

«Никодим» 18. Блок даже этого не мог сказать.

Но, несмотря на все наши размолвки, я любил Бло­

ка. Я понимал до конца весь тот волшебный мир, в ко­

тором жила и пела его душа. А поэт ценил во мне то,

что со мною можно было говорить не по-интеллигентски,

что я с полуслова понимаю его символический язык.