Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
и зажгли лампу, настроение изменилось. Мы опять смея
лись. Любовь Дмитриевна начала первая, вспомнила
какую-то яму с лягушками, которых она боялась. Оче
видно, они оба вспоминали что-то детское, смешное, по
тому что, когда она сказала: «Саша, помнишь?» — он
тоже принялся хохотать и сделался похожим на
портрет ранней юности, про который она говорила:
«Я люблю эту фотографию — тогда Саша был толь
ко моим».
Однажды, возвращаясь из Куоккала от Мейерхольдов
к Блокам,
тоже шел к ним. Он приветствовал меня восклицанием:
«А-а, eine artistische Erscheinung!» *
Сомов начал писать портрет Александра Александро
вича. Я присутствовала почти при всех сеансах. Блок
ухитрялся, позируя и сохраняя неподвижность губ, раз
говаривать со мной с его обычным остроумием. Сомову
очень нравились наши диалоги, он говорил мне: «Непре
менно приходите всегда на сеансы развлекать Александра
Александровича». Одновременно и Анна Ивановна Мен
делеева — мать Любови Дмитриевны — писала портрет
Александра Александровича. С ней я тоже чувствовала
себя всегда легко и весело, она была живая, умная и
безыскусственная.
Портрет не удался. Я не могу понять, откуда худож
ник взял эту маску с истерической складкой под глаза
ми, с красными, как у вампира, губами. До сих пор так
ясно стоит передо мной молодое лицо Блока, со строгим
рисунком рта, с кажущимися неподвижными губами —
лицо, пронизанное смехом, так хорошо знакомое мне лицо
двойника поэта. В данном случае сыграла роль индиви
дуальность Сомова, его манера подчеркивать, отыскивать
отрицательное в лицах. Здесь это случилось, очевидно,
даже помимо его воли, потому что он сам был недово
лен своим произведением. Портрет не понравился нико
му из близких Блока. Он послал фотографию, снятую
с злополучного портрета, матери с надписью: «Я сам,
позорный и продажный, с кругами синими у глаз...» 40
* А-а, артистическое создание! ( нем. )
444
В середине поста я начала готовиться к отъезду в
Москву. Любовь Дмитриевна помогала мне делать по
купки. Александр Александрович дурачился, преувели
ченно восхищался всякой ерундой. Покупая шляпу, мы
старались выбирать цвет и фасон модный, но в то же
время напоминающий старинные шляпы с цветными
вуалями. Блок взял мою новую шляпу, надел мне на
голову задом наперед и сказал, что так я точно сошла
с картины Брюллова. В новый портплед запаковал меня
самое и вместе с Любовью Дмитриевной торжественно
пронес по комнате, после чего заявил с облегченным
вздохом: «Да, это вполне пригодная вещь». Наконец, про
стившись с Мейерхольдами и Блоками, я уехала в Моск
ву. Так окончился один из самых ярких сезонов моей
театральной жизни. <...>
ВТОРОЙ СЕЗОН В ТЕАТРЕ КОММИССАРЖЕВСКОЙ.
ВОЗОБНОВЛЕННЫЕ ВСТРЕЧИ
Сезон 1907—1908 года начался гастролями в Москве.
Шли пьесы, в которых играла Коммиссаржевская. Но
«Балаганчик» тоже был показан, он шел в один вечер
с «Сестрой Беатрисой». Публика реагировала очень
бурно. Были шумные одобрения, были и протесты.
В общем спектакли проходили с подъемом 41 .
Вернулись в Петербург бодрые, с громадным запасом
интереса к искусству. Мы с Волоховой радостно вступи
ли в круг друзей. Опять возникла та же творчески на
сыщенная атмосфера, то же веселье.
Блоки переехали на Галерную и очутились гораздо
ближе к нам с Н. Н. Волоховой. Мы обе жили на Офи
церской и теперь еще чаще стали бывать у них.
В одно из посещений Галерной мы нашли Блока
взволнованным и рассерженным. Он нам сейчас же по
казал номер «Русского слова» с ругательной статьей
Розанова по его адресу 42, а то, что тут были задеты
актрисы театра Коммиссаржевской, главным образом
огорчило Александра Александровича 43. Надо сказать
что этому предшествовала не очень одобрительная статья
Блока о Религиозно-философском обществе 44. Благода
ря впечатлению, полученному от одного вечера, Блок
написал, что аудитория Религиозно-философского общества
полна «свояченицами в приличных кофточках».
445
Известно, что В. В. Розанов при всем своем таланте
иногда писал недопустимые вещи, и эта его статья о
Блоке, написанная без всякого повода, была до послед
ней степени вздорной, если не сказать больше. В ней
говорилось, например (ни с того, ни с сего), о том, что
хорошо поэту плакать о падших созданиях, слоняющихся
по улицам, когда сам он, сидя в уютной комнате с же
ной, пьет чай с печеньем. Затем, что он получает боль
шие гонорары из «Золотого руна» и ставит «Балаган
чик» в театре Коммиссаржевской, а актрисы ему дарят
цветы.
Александр Александрович, сердясь, говорил: «Это
свинство, я не подам ему руки», и действительно, так и
сделал, высказав при этом свое негодование Розанову.
Однако тот, как ни в чем не бывало, держал свою руку
протянутой и говорил: «Ну вот еще, стоит сердиться,
Александр Александрович. Вы завели мою свояченицу,
я отомстил вам». Оказалось, что Религиозно-философское
общество как раз посещала его свояченица.
Журфиксы у В. В. Ивановой не возобновлялись: у
нее развивался туберкулез, и в эту осень она оконча
тельно расхворалась. Доктора советовали ей ехать в
Давос.
За несколько дней до отъезда Вера Викторовна позва