Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
Мы пойдем на «Зобеиду»,
Верно дрянь, верно дрянь.
Но уйдем мы без обиды,
Словно лань, словно лань.
Мы поедем в Сестрорецкий
Вчетвером, вчетвером,
Если будет Городецкий —
Вшестером, вшестером.
Тут упоминается Сестрорецкий вокзал, избранный на
ми для прогулок по милости Блока: он любил туда ез
дить по вечерам весной совершенно один, в одиночестве
пить терпкое красное вино. Там ему чудилась «Незна
комка»: 36
И каждый вечер друг единственный
В
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен...
Однажды Блок и нам предложил туда поехать. Слу
чилось это в первый раз в конце января. Из Москвы при
ехал наш друг Н. П. Бычков и пришел к нам на спек
такль. Кажется, шел «Балаганчик», на котором Алек¬
сандр Александрович всегда бывал. Оба встретились в
антракте в нашей уборной. Тут и было решено, что пос
ле спектакля Блок, Волохова, я и Бычков поедем в гости
к «Незнакомке». Мы взяли финских лошадок, запряжен
ных в крошечные санки. Нам захотелось ехать без куче
ров, чтобы мужчины правили сами. Мы отправились
туда, где блуждала блоковская Незнакомка, в туман,
мимо тихой замерзшей реки, мимо миражных мачт.
Эта зимняя поездка с Волоховой отразилась, как я
уже говорила выше, в стихах Блока:
Но для меня неразделимы
С тобою ночь и мгла реки,
И застывающие дымы,
И рифм веселых огоньки...
Или:
И, снежные брызги влача за собой,
Мы летим в миллион бездн,
Ты смотришь вое той же пленной душой
В купол все тот же — звездный...
И смотришь в печали,
И снег синей...
Темные дали
439
И блистательный бег саней...
Вышина. Глубина. Снеговая тишь.
И ты молчишь.
И в душе твоей безнадежной
Та же легкая, пленная грусть...
И теперь, когда читаю эти строки, встают в моей па
мяти ночная поездка на Сестрорецкий вокзал в «снего
вой тиши». Впереди в маленьких санках две стройные
фигуры: поэта и Н. Н. Волоховой — с пленной грустью
в безнадежной душе, наш приезд на скромно освещенный
вокзал. Купол звездный отходит, печаль покидает Воло-
хову — ею овладевает Снежная Дева.
Здесь мы все баутты. Мы смеемся, пьем рислинг, де
лаемся легкими. Тут не поэт перед нами, а его двойник,
предводитель снежных масок. Мы говорим опять вдохно¬
венный вздор, насыщенный чем-то неизъяснимо чару
ющим. Это обворожительный юмор Блока, юмор, тая
щийся за словами, в полуулыбке, в металле голоса. Во
плотившаяся в Волоховой Незнакомка сидит тут рядом,
только у нее очи не «синие бездонные», у нее «черные
глаза, неизбежные глаза». Запрыгали огоньки веселья,
и опять «позвякивали миги».
И
звенела влага в сердце...И дразнил зеленый зайчик
В догоревшем хрустале.
Нам всем так понравилась эта поездка, что скоро мы
ее повторили опять по инициативе Блока. Н. П. <Быч
ков> уехал уже в Москву, и с нами ездил Ауслендер,
один из постоянных участников наших собраний.
«ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА»
Своеобразность выражения — это
начало и конец всякого искусства.
Гете
Как часто силой мысли в краткий час
Я жил века, и жизнию иной,
И о земле позабывал.
Лермонтов
Последней постановкой сезона была пьеса Леонида
Андреева «Жизнь Человека», в которой Мейерхольд
одержал решительную победу. Между прочим, постанов-
440
ка произвела потрясающее впечатление на Блока, он
приходил почти на каждый спектакль и большей частью
смотрел из-за кулис. Ему особенно нравилось находить
ся у самой декорации. Кулис обычных не было: темные
провалы, которые казались бесконечными, колонны, ме
бель в пятнах электрического освещения. Освещенный
диван, стол, стулья или кровать, а кругом безграничный
мрак. Блок говорил, что тут он ощущает себя «в сфе
рах». Эту постановку Мейерхольда Александр Александ
рович очень хвалил. Об авторе он говорил Наталье Ни
колаевне: «Андреев глупее, чем его мысли, он сам не по
нимает, как он бывает громаден временами».
Режиссер исходил из ремарки автора: «Все как во
сне», и впечатление сна действительно получалось. Воз
никали видения, происходили события и исчезали, как
бы расплывались во мраке, потому что всех действую
щих лиц поглощал мрак, когда они уходили со сцены.
В свете лампы или люстры появлялись человеческие фи
гуры, волновались, действовали и вдруг куда-то скрыва
лись, и чем реальнее, чем страстнее были их речи, чем
ярче и конкретнее образы, тем страшнее казалась под
стерегающая их тьма.
После первого представления «Жизни Человека» мы
собрались, как всегда, у Веры Викторовны. За некото
рым исключением были те же лица, которые присутство
вали на вечере бумажных дам. Мы собрались в честь
Мейерхольда и нашей подруги Мунт, прекрасно игравшей
жену Человека. Мейерхольд, разумеется, в конце концов
оказался центром, вокруг которого все группировались в
этот вечер. Его хвалили без конца, вспоминая различные
моменты постановки. Хвалили и Андреева. Блок был за
метно взволнован, но больше молчал. Я видела, что он
потрясен пьесой, и мне стало неприятно. Блок и Андре
ев в моем представлении были такими разными, такими