Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

При­ну­ж­да­етне ве­ра, но ра­зум. На­шей куль­ту­ре (в том со­стоя­нии, в ко­то­ром она пре­бы­ва­ет) не­лег­ко да­ет­ся прав­да этих слов. Еще Ари­сто­тель, од­на­ко, с уве­рен­но­стью го­во­рил об эл­лин­ских фи­ло­со­фах: «... uJpЖ aujt`hх th`х ajlhqei`aх ajnagkazovmenoi» они ну­ди­мы, при­ну­ж­дае­мы са­мой ис­ти­ной /Met. 98461/).— Шес­тов и дру­гие при­ме­ры при­во­дит, ко­гда Ста­ги­рит упот­реб­ля­ет при­ча­стие ajnagkazovmenoхв ана­ло­гич­ном кон­тек­сте. В кор­не это­го при­час­тия скры­ва­ет­ся хо­лод­но-бес­по­щад­ная jjAnaѕgkh— не­об­хо­ди­мость — вер­хов­ная за­ко­но­да­тель­ни­ца ми­ро­зда­ния в эл­лин­ском пред­став­ле­нии. Пла­тон ве­рил, буд­то и бо­ги не сра­жа­ют­ся с не­об­хо­ди­мо­стью/см. Prot. 345d/. Вто­рил учи­те­лю и Ари­сто­тель: не­об­хо­ди­мость не слы­шит убе­ж­де­ний/см. Met. 10­15а.30/.— Не­об­хо­ди­мость, жут­кая jjAnaѕgkh, ко­то­рой под­вла­ст­ны да­же бо­ги, «...ко­то­рая не слу­ша­ет убе­ж­де­ний, ко­то­рой ни до че­го де­ла нет, ко­то­рая не раз­ли­ча­ет Со­кра­та от бе­ше­ной со­ба­ки» /75/,— бе­рет под вы­со­кое свое по­кро­ви­тель­ст­во за­ко­ны мыш­ле­ния. Но, спра­ши­ва­ет Шес­тов, че­го ра­ди фи­ло­со­фы тре­бу­ют от че­ло­ве­ка бла­го­сло­вить эту jjAnaѕgkh, ко­то­рая не слы­шит убе­ж­де­ний, ни в ком и ни в чем не ну­ж­да­ет­ся, ни о ка­ком бла­го­сло­ве­нии не про­сит и за­ве­до­мо ни­как на не­го не от­реа­ги­ру­ет /см. с. 28 и да­лее/? — Не в том ли раз­гад­ка, что на де­ле от че­ло­ве­ка за­ви­сит: ли­бо при­мет он «за­ко­ны мыш­ле­ния» и не­об­хо­ди­мость, ко­то­рая при­ну­ж­да­ет и не слы­шит убе­ж­де­ний,— ли­бо от­вер­га­ет эти «за­ко­ны», а то­гда рух­нет и гос­под­ство (фик­тив­ное гос­под­ство!) jjAnaѕgkhнад бо­га­ми и людь­ми?..

За­ко­ны мыш­ле­ния по­кры­ва­ют на­си­лие и ну­ж­да­ют­ся в на­си­лии. При­ня­тие ли­бо от­вер­же­ние этих за­ко­нов за­ви­сит от че­ло­ве­ка, объ­ек­тив­ная же ре­аль­ность и цен­ность этих за­ко­нов — ложь.

В этой свя­зи за­ме­ча­ет Шес­тов, что «од­но­сто­рон­ность стои­ков и да­же гру­бая пря­мо­ли­ней­ность ци­ни­ков иной раз боль­ше разъ­яс­ня­ет нам сущ­ность ан­тич­но­го (и на­ше­го) мыш­ле­ния, чем тво­ре­ния Пла­то­на и Ари­сто­те­ля/33/.— Мо­мент при­ну­ж­де­ния, уме­ло ка­муф­ли­руе­мый Ари­сто­те­лем под объ­ек­тив­ный и он­то­ло­ги­че­ски цен­ный, вы­сту­па­ет те­перь от­кры­то как пре­ду­мыш­лен­ное на­си­лие.— «...Эпик­те­та (кста­ти, он был уче­ни­ком ос­ме­ян­но­го Та­ци­том Му­зо­ния Ру­фа.— А.С.), мо­жет быть, по­то­му, что он был бо­лее чут­ким, а мо­жет быть, по­то­му, что он был ме­нее свет­ским че­ло­ве­ком, оно (не­при­ятие за­ко­нов мыш­ле­ния.— А.С.) при­во­ди­ло в бе­шен­ст­во /.../. Это ка­за­лось ему смерт­ным гре­хом (как и Ари­сто­те­лю, ко­неч­но), и он счи­тал, что тут он впра­ве дать во­лю сво­ему гне­ву. Хо­тел бы я, го­во­рит он, быть ра­бом че­ло­ве­ка, не при­знаю­ще­го за­ко­на про­ти­во­ре­чия. Он бы ве­лел мне по­дать се­бе ви­на — я дал бы ему ук­су­са или еще че­го по­ху­же. Он бы воз­му­тил­ся, стал кри­чать, что я ему даю не то, че­го он про­сил. А я бы ему ска­зал: ты ведь не при­зна­ешь за­ко­на про­ти­во­ре­чия,— ста­ло быть, что ви­но, что ук­сус, что ка­кая угод­но га­дость,— все од­но и то же. И не­об­хо­ди­мость ты не при­зна­ешь, ста­ло быть, ни­кто те­бя не в си­лах при­ну­дить вос­при­ни­мать ук­сус как что-то пло­хое, а ви­но как хо­ро­шее. Пей ук­сус, как ви­но, и будь до­во­лен. Или так: хо­зя­ин ве­лит по­брить се­бя. Я от­хва­ты­ваю ему брит­вой ухо или нос. Опять нач­нут­ся кри­ки,— но я по­вто­рил бы ему свои рас­су­ж­де­ния. И все бы де­лал в та­ком ро­де, по­ка не при­ну­дил быхо­зяи­на при­знать ис­ти­ну, что не­об­хо­ди­мость не­пре­обо­ри­ма и за­кон про­ти­во­ре­чия все­вла­стен» /36/.

Тай­на не­об­хо­ди­мо­сти, та­ким об­ра­зом, рас­кры­та. Вме­сте с ней дол­жен рух­нуть и древ­ний миф о то­ж­де­ст­ве мыш­ле­ния и бы­тия. Миф этот, од­на­ко, чрез­вы­чай­но жи­вуч. На­при­мер, Ге­ге­ля пря­мо-та­ки бе­сил лю­бой на­мек на то, что в бы­тии мо­жет со­дер­жать­ся что-то еще, кро­ме ра­зум­но­го по­ня­тия. По Ге­ге­лю, са­мо бы­тие — лишь низ­шая (по­то­му что бед­ная «со­дер­жа­ни­ем», т. е. ло­ги­че­ски­ми оп­ре­де­ле­ния­ми) фор­ма ра­зум­но­го по­ня­тия... И в древ­но­сти Пар­ме­нид ут­вер­ждал: то же са­мое — бы­тие и мыш­ле­ние /см. с. 35: aujtov ejsti ei`nai kai` noei`n/. В этой свя­зи Шес­тов еще раз ука­зы­ва­ет на не­он­то­ло­гич­ность jjAnaѕgkh, за­од­но ста­вя под по­доз­ре­ние са­мо пар­ме­ни­до-ге­гель­ян­ское то­ж­де­ст­во:

«От­ку­да по­шла не­об­хо­ди­мость: из бы­тия, что­бы по­пасть в мыш­ле­ние, или из мыш­ле­ния, что­бы по­пасть в бы­тие,— мы не зна­ем. Мы та­ко­го во­про­са и не ста­вим ин­стинк­тив­но, по­-ви­ди­мому, чув­ст­вуя, что гно­сео­ло­гию, за­ве­дую­щую всем noei`n(мыш­ле­ни­ем) и он­то­ло­гию, за­ве­дую­щую всем ei`nai(бы­ти­ем), та­кой во­прос не толь­ко не сбли­зит и не при­ми­рит, но от­да­лит и на­все­гда по­ссо­рит. /.../ Мыш­ле­ние пред­по­чло бы счи­тать jjAnaѕgkhза по­ро­ж­де­ние бы­тия, бы­тие, по сво­ей при­ро­де бо­лее бес­по­кой­ное, то­го и гля­ди, от­ка­жет­ся от jjAnaѕgkhи объ­я­вит ее де­ти­щем чис­то­го мыш­ле­ния. Бы­тие, долж­но быть, во­пре­ки Пар­ме­ни­ду, все-та­ки не есть то же, что мыш­ле­ние» /35/.

Но до тех пор, по­ка то­ж­де­ст­во это от­стаи­ва­ет­ся, по­ка под по­кро­ви­тель­ст­вом jjAnaѕgkhчув­ст­ву­ют се­бя в безо­пас­но­сти же­лез­ные за­ко­ны ло­ги­ки,— до тех пор ра­цио­на­лизм гос­под­ству­ет над ума­ми. Дух при­ну­ж­де­ния креп­ко дер­жит­ся в ми­ре, скры­вая от нас пе­ле­ной не­мыс­ли­мые чу­де­са, не да­вая встрях­нуть­ся от удуш­ли­во­го сна.

«И за­кон про­ти­во­ре­чия, и jjAnaѕgkh, и са­ма ис­ти­на /.../ — все дер­жит­ся толь­ко уг­ро­за­ми, об­ре­зы­ва­ют­ся уши и но­сы, вы­ка­лы­ва­ют­ся гла­за и т. д. Пе­ред ли­цом та­ко­го при­ну­ж­де­ния все жи­вые су­ще­ст­ва — и лю­ди, и дья­во­лы, и ан­ге­лы, и да­же бо­ги рав­ны» /37/.

3

«О, ска­жи­те, кто это пер­вый объ­я­вил, кто пер­вый про­воз­гла­сил, что че­ло­век по­то­му толь­ко де­ла­ет па­ко­сти, что не зна­ет на­стоя­щих сво­их ин­те­ре­сов; а что ес­ли б его про­све­тить, от­крыть ему гла­за на его на­стоя­щие, нор­маль­ные ин­те­ре­сы, то че­ло­век тот­час же пе­ре­стал бы де­лать па­ко­сти, тот­час же стал бы до­б­рым и бла­го­род­ным, по­то­му что, бу­ду­чи про­све­щен­ным и по­ни­мая свои на­стоя­щие вы­го­ды, имен­но уви­дел бы в до­б­ре соб­ст­вен­ную свою вы­го­ду, а из­вест­но, что ни один че­ло­век не мо­жет дей­ст­во­вать за­зна­мо про­тив сво­их соб­ст­вен­ных вы­год, след­ст­вен­но, так ска­зать, по не­об­хо­ди­мо­сти стал бы де­лать доб­ро?» /Дос­то­ев­ский. За­пис­ки из под­по­лья.— ПСС, т. 5, с. 108/.

По­ра­зи­тель­но, что на про­стран­ный ри­то­ри­че­ский во­прос Дос­то­ев­ско­го су­ще­ст­ву­ет, на­сколь­ко мож­но су­дить, точ­ный от­вет. Пер­вый (или один из са­мых пер­вых), ут­вер­ждав­ший то­ж­де­ст­во зна­ния с доб­ро­де­те­лью, а доб­ро­де­те­ли с вы­го­дой,— был Со­крат. До не­го — не­лиш­не вспом­нить — на­ме­кал на это змей, ко­то­рый был хит­рее всех тва­рей. Но, мо­жет быть, до при­ше­ст­вия афин­ских муд­ре­цов че­ло­ве­че­ст­во уме­ло из­вле­кать урок из па­де­ния пра­щу­ра, со­блаз­нен­но­го зме­ем...

Со­крат же в бе­се­де с Про­та­го­ром ри­то­ри­че­ски во­про­шал, вер­но ли, «...что зна­ние пре­крас­но и спо­соб­но управ­лять че­ло­ве­ком, так что то­го, кто по­знал хо­ро­шее и пло­хое, ни­кто уже не за­ста­вит по­сту­пать ина­че, чем ве­лит зна­ние, и ра­зум дос­та­точ­но си­лен, что­бы по­мочь че­ло­ве­ку?

— Ка­жет­ся,— ска­зал Про­та­гор,— де­ло об­сто­ит так, как ты го­во­ришь, и при­том ко­му дру­го­му, а уж мне-то стыд­но бы­ло бы не ста­вить муд­рость и зна­ние пре­вы­ше всех че­ло­ве­че­ских дел.

— Пре­крас­но ты го­во­ришь и ис­тин­но /.../, но ты зна­ешь, лю­ди боль­шей ча­стью нас с то­бой не слу­ша­ют и ут­вер­жда­ют, буд­то мно­гие, зная, что луч­ше все­го, не хо­тят так по­сту­пать, хо­тя бы у них и бы­ла к то­му воз­мож­ность, а по­сту­па­ют ина­че...» /Plato, Prot./

Со­крат шел и даль­ше. По Шес­то­ву, ему бы­ло при­су­ще убе­ж­де­ние, что «...с хо­ро­шим че­ло­ве­ком не мо­жет при­клю­чить­ся ни­че­го дур­но­го» /92/.

Эта пе­ре­клич­ка че­рез про­пасть двух с по­ло­ви­ной ты­ся­че­ле­тий, этот ан­та­го­низм Со­кра­та и Дос­то­ев­ско­го бы­ли, кста­ти, за­ме­че­ны од­ним ис­сле­до­ват­лем Со­кра­та /см. Ф.Х.Кес­си­ди. Со­крат.— М., 1976, с. 126-127/. Ис­сле­до­ва­тель как раз и ссы­ла­ет­ся на «За­пис­ки из под­по­лья». Но вот на что ни он, ни да­же про­ни­ца­тель­ней­ший Шес­тов не об­ра­ти­ли вни­ма­ния: на от­но­ше­ние точ­ки зре­ния Со­кра­та и точ­ки зре­ния Дос­то­ев­ско­го на то, что «мно­гие» (или да­же тол­па: oiv polloiv) не со­глас­ны с ним — то Дос­то­ев­ско­му при­хо­дит­ся над­ры­вать­ся, бить­ся го­ло­вой о сте­ну, что­бы до­ка­зать об­рат­ное. И ге­рой-то «За­пи­сок» име­ну­ет­ся «па­ра­док­са­ли­стом»... Яс­но, что в «об­щем мне­нии» (по край­ней ме­ре — сре­ди об­ра­зо­ван­ных) за вре­мя с V в. до Р.Х. по XIX в. от Р.Х. про­изош­ла на­стоя­щая ре­во­лю­ция.

Но прав и Шес­тов: не­со­мнен­но, что про­стых, да­ле­ких от фи­ло­со­фии лю­дей ре­во­лю­ция эта поч­ти не кос­ну­лась.— «Са­мо­му глу­по­му че­ло­ве­ку до­под­лин­но из­вест­но, что мож­но быть знаю­щим и в то же вре­мя по­роч­ным, рав­но как не­ве­же­ст­вен­ным и вме­сте с тем свя­тым» /82/.— Не толь­ко «са­мые глу­пые» лю­ди пре­неб­рег­ли дос­ти­же­ни­ем афин­ской куль­тур­ной ре­во­лю­ции. Шес­то­ву яс­но, что «...ко­гда Ари­сто­тель на­стаи­вал, что для бла­жен­ст­ва не­дос­та­точ­но од­ной доб­ро­де­те­ли, а ну­жен не­кий minimum жи­тей­ских благ, он за­щи­щал­ся про­тив Со­кра­та» /92/.— Ари­сто­тель бо­лее трез­во, бо­лее «обы­ва­тель­ски» на­стро­ен, не­же­ли Со­крат... И, тем не ме­нее, факт ос­та­ет­ся фак­том: ду­маю­щие лю­ди по­шли (нуж­но ли уточ­не­ние: «по­шли» глав­ным об­ра­зом тео­ре­ти­че­ски!) за Со­кра­том.

«Но как же слу­чи­лось, что от Со­кра­та бы­ло скры­то то, что от­кры­то обык­но­вен­но­му здра­во­му смыс­лу? Ни­ко­му не­охо­та спра­ши­вать» /82/.— Ме­ж­ду тем Бог ос­те­ре­гал Ада­ма: смер­тию ум­решь. Ме­ж­ду тем са­мо уст­рой­ст­во по­зна­ния (как уже бы­ло по­ка­за­но) овея­но мерт­вя­щим ду­хом не­об­хо­ди­мо­сти и при­ну­ж­де­ния. Со­крат ви­дел даль­ше, не­же­ли Ари­сто­тель, и дерз­но­вен­нее сту­пал ту­да, ку­да трез­во­му Ари­сто­те­лю сту­пать ка­за­лось не­уме­ст­ным. Со­крат сто­ял бли­же и от­но­сил­ся не­по­сред­ст­вен­нее к ис­ку­ше­нию змея. В глу­би­не ду­ши он не мог не соз­на­вать, что ес­ли зна­ние — это доб­ро­де­тель (т. е., ес­ли доб­ро­де­тель за­клю­че­на в зна­нии), то ни­че­го, кро­ме це­пей не­об­хо­ди­мо­сти, кро­ме при­ну­ж­де­ния, кро­ме ги­бе­ли (смер­тию ум­решь!),— доб­ро­де­тель эта при­нес­ти не мо­жет. И ко­гда он учил, что доб­ро­де­тель — это бла­го, он ду­мал, что как благоче­ло­век долженвос­при­ни­мать то, что «с не­об­хо­ди­мо­стью» вы­те­ка­ет из при­ро­ды по­зна­ния: му­че­ния, пыт­ки, смерть... Со­крат — по­сле­до­ва­тель­ней и сме­лей Ари­сто­те­ля. Путь по­зна­ния был из­ме­рен им до кон­ца. Ло­ги­ку не­умо­ли­мых со­мо­оче­вид­но­стей и он­то­ло­гию рав­но­душ­ной не­об­хо­ди­мо­сти до­пол­ни­ла эти­ка бес­силь­ной по­кор­но­сти. Гор­ды­ня лишь по­слу­жи­ла мас­кой... И дру­гой эти­ки ра­цио­на­лиз­му впредь на ты­ся­че­ле­тия не бу­дет да­но.