Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Че­ло­век мо­жет ру­ко­во­дство­вать­ся ка­ки­ми угод­но соб­ст­вен­ны­ми це­ля­ми, чу­ж­ды­ми та­ин­ст­вен­ным це­лям Гос­по­да. Сколь угод­но су­ет­ные мо­ти­вы мо­гут, осо­бен­но по­на­ча­лу, тол­кать че­ло­ве­ка на твор­че­ский путь. Но во всем том лишь да­ет знать не­ис­по­ве­ди­мость Гос­под­них пу­тей. И сам твор­че­ский миг, бес­поч­вен­ный вос­торг за­хле­сты­ва­ет че­ло­ве­ка, на­ме­кая на то, что чер­пать ему да­но все из то­го же еди­но­го пер­во­ис­точ­ни­ка — ина­че же он бес­си­лен что-ли­бо соз­дать. Бес­ко­ры­ст­ная бла­го­дар­ность ос­та­ет­ся серд­це­ви­ной твор­че­ско­го ак­та.

Ес­ли же по­рой и в бла­го­дар­но­сти оби­ход­ной, в при­зна­тель­но­сти за ус­лу­гу — че­ло­век ус­ту­па­ет жи­вот­но­му; ес­ли пре­вра­ща­ет­ся в жи­вот­ное «на двух но­гах и не­бла­го­дар­ное» (оп­ре­де­ле­ние Дос­то­ев­ско­го в «За­пис­ках из под­по­лья»),— так это лишь од­но из след­ст­вий то­го же рас­па­да, ут­ра­ты еди­но­го твор­че­ско­го на­ча­ла, в ко­неч­ном сче­те — пер­во­род­но­го гре­ха. Адам сам пре­дал дан­ную ему Гос­по­дом чу­дес­ную власть.

Од­на­ко и по сей день твор­че­ская ме­ра дос­та­ет да­ле­ко за пре­де­лы ав­то­ном­ной эс­те­ти­ки. Сло­во­упот­реб­ле­ние — не пус­тяк, и в кор­нях слов пуль­си­ру­ет их древ­нее зна­че­ние. Так вот, в оби­хо­де и фор­ма­лист-эс­тет на­зо­вет не­удав­шее­ся ху­до­же­ст­вен­ное про­из­ве­де­ние сла­бым; но и су­хой мо­ра­лист от­зо­вет­ся о дур­ном по­ступ­ке: не­кра­си­во. Кра­со­та и мощь ос­та­ют­ся еди­ным су­дом, и в них пе­чать то­го же пер­во­род­ст­ва.

Спор об Ио­ве на не­бе­сах был за­те­ян по пра­ву Твор­ца. «Твор­че­ское до­ка­за­тель­ст­во» за­клю­че­но не в ка­ком-то су­ж­де­нии или от­рыв­ке кни­ги: всякни­га Ио­ва це­ли­коместь та­кое до­ка­за­тель­ст­во. По­это­мувся об­ста­нов­ка и все «точ­ки зре­ния» в кни­ге — по­эзия. Су­хим жа­ром ды­шит она в «уте­ше­ни­ях» муд­ре­цов, а в «воз­вы­шен­ных ре­чах» Ио­ва — све­жей го­ре­чью. Ме­та­фо­рами, в ко­то­рых то страш­но, то тро­га­тель­но да­ют о се­бе знать за­бо­ты дня и дви­же­ния при­ро­ды,— пе­ст­ро про­вя­за­ны все ре­чи кни­ги. Го­ло­во­кру­жи­тель­ный об­зор ми­ро­зда­ния в ре­чи Твор­ца вы­дви­га­ет эту мно­го­ярус­ную по­эти­че­скую по­строй­ку в пре­де­лы все­лен­ной.

Об­зор ми­ро­зда­ния вен­ча­ет­ся са­мы­ми не­обыч­ны­ми, во­все не на че­ло­ве­че­скую мер­ку скро­ен­ны­ми об­раз­ами: бе­ге­мо­та —

...ко­то­ро­го Я соз­дал, как и те­бя; он ест тра­ву, как вол... (40.10),—

и ле­виа­фа­на:

Кто мо­жет от­во­рить две­ри ли­ца его? круг зу­бов его — ужас; креп­кие щи­ты его ве­ли­ко­ле­пие: они скре­п­ле­ны как бы твер­дою пе­ча­тью; один к дру­го­му при­ка­са­ет­ся близ­ко, так что и воз­дух не про­хо­дит ме­ж­ду ни­ми; один с дру­гим ле­жат плот­но, сце­пи­лись и не раз­дви­га­ют­ся. От его чи­ха­нья по­ка­зы­ва­ет­ся свет; гла­за у не­го, как рес­ни­цы за­ри... (41.6-10).

«Зна­ний эпо­хи» в оче­ред­ной раз тут ис­кать не сто­ит. Не ста­вил се­бе це­лью биб­лей­ский ав­тор по­хва­лить­ся ос­ве­дом­лен­но­стью на­счет фау­ны ниль­ской до­ли­ны. Так­же и ни­ка­кой функ­цио­наль­ной не­за­ме­ни­мо­сти обо­их зве­рей, их «не­об­хо­ди­мо­сти» в при­ро­де — не от­ме­че­но тут. В оче­ред­ной раз ни­че­го не до­ка­жут эти об­ра­зы тем, ко­му бе­ге­мот ли, кро­ко­дил ли — са­ми по се­бе лишь пус­тые слу­чай­но­сти, ли­шен­ные ка­кой бы то ни бы­ло идей­ной на­груз­ки. В кни­ге Ио­ва их об­ра­зы вен­ча­ют со­бою Тво­ре­ние: на ка­ком ос­но­ва­нии? Да на том, что как раз эти-то про­из­воль­ные слу­чай­но­сти тут су­ще­ст­вен­ны. Су­ще­ст­вен­но и какго­во­рит­ся о жи­вот­ных. Вот, уж на что ди­ко­вин­ная тварь — бе­ге­мот, а и его соз­дал Гос­подь, «как и те­бя», на­ря­ду с че­ло­ве­ком — и ест он се­бе тра­ву, как за­уряд­ный сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ный вол! То есть это и су­ще­ст­вен­но: как раз за­хва­ты­ва­ет вид, об­раз де­ла­ет обо­их зве­рей дос­той­ны­миза­вер­шить со­бой об­зор ми­ро­зда­ния.

* * *

Те­перь уже от­ве­чать Ио­ву.

Я слы­шал о Те­бе слу­хом уха; те­перь же мои гла­за ви­дят Те­бя; по­это­му я от­ре­ка­юсь и рас­каи­ва­юсь в пра­хе и пе­п­ле (42.5-6).

По­че­му «по­это­му»? Иов от­рек­ся — это яс­но; от че­го, од­на­ко, он от­рек­ся? Из при­ве­ден­ных слов Ио­ва яв­ст­ву­ет: от сво­его не­ве­де­ния, преж­не­го не­ве­де­ния. Ни­как не от ча­ст­но­сти сво­ей в не­ве­де­нии, ни­как не от дер­за­ния сво­его. Дер­за­ние Ио­ва, соб­ст­вен­но, пред­ста­ет удов­ле­тво­рен­ным: он хо­тел Гос­по­да слы­шать — он Его ус­лы­шал. С уте­ше­ни­ем же, ка­кое пред­ла­гал «дух ра­зу­ме­ния», Иов так ни­ко­гда и не сми­рил­ся.

Да­лее: че­го ра­диот­рек­ся Иов? По­ра­зи­тель­но ведь: о су­ти де­ла, о при­чи­не «во­плей», о раз­ру­шен­ной жиз­ни сво­ей — Иов боль­ше не го­во­рит. А ведь об этомему и Гос­подь, в оп­рав­да­ние Свое, не ска­зал ни сло­ва!

Че­го же ра­ди?.. Да все то­го же. На­столь­ко за­хва­ти­ло духИо­ва пе­ред рас­крыв­ши­ми­ся в ре­чи Твор­ца ми­ро­зда­ни­ем с его кра­со­той и мо­щью,— что мно­жить счет обид (да­же его счет, пусть и спра­вед­ли­вых обид!) Ио­ву ста­ло по­про­сту «не­ин­те­рес­но».

Ни­что в ре­чах дру­зей (а ре­чи их, мож­но по­вто­рить,— про­об­раз фи­ло­соф­ской муд­ро­сти на ты­ся­че­ле­тия) не убе­ди­ло Ио­ва. Гос­подь же во­все не «убе­ж­дал» и не «пе­ре­убе­ж­дал» его. Гос­подь за­го­во­рил как бы во­все «о дру­гом». О но­вом. Гос­подь толь­ко вла­ст­но раз­вер­нул пе­ред Ио­вом кар­ти­ну ми­ра — и это бы­ло един­ст­вен­ное «оп­рав­да­ние», ка­ким Он удо­сто­ил Ио­ва. Но вот оно-то и ока­за­лось един­ст­вен­ным, ка­кое Иов бы при­нял.

Все на све­те по­те­рял Иов — и сам же с без­жа­ло­ст­ной убе­ди­тель­но­стью пре­сек ли­це­мер­ные по­пыт­ки при­ми­рить его с ут­ра­той. А вот Бо­же­ст­вен­ная по­весть о Тво­ре­нии за­во­ро­жи­ла его.

Вду­мать­ся — так ведь это вро­де как и жиз­нен­но, и «по-че­ло­ве­че­ски» по­нят­но. Ко­му не слу­ча­лось пе­ред ли­цом че­го-то но­во­го, не­ожи­дан­но­го, под то­ном на­хлы­нув­ше­го ув­ле­че­ния за­бы­вать по­те­рю, за миг до то­го ка­зав­шую­ся не­вос­пол­ни­мой? Но тут ве­ли­ка раз­ни­ца в раз­ма­хе, в мас­шта­бе; от­ре­че­ние Ио­ва по­то­му пред­ста­ет не то чу­дом, не то ко­щун­ст­вом, что са­мо его по­ло­же­ние на на­шу мер­ку — не жиз­нен­но, не ти­пич­но, «по-че­ло­ве­че­ски» не при­выч­но. Не сто­ит за­бы­вать раз­ни­цы: кро­ви де­тей Ио­ва за­бы­вать на сто­ит.

Тут-то на­чи­на­ет­ся ос­нов­ное «фи­ло­соф­ское» за­труд­не­ние.

По­сколь­ку бе­да Ио­ва чрез­вы­чай­на, ис­клю­чи­тель­на, не­срав­нен­на — «что с ней де­лать»фи­ло­со­фу?

Тут ото­дви­га­ет­ся в сто­ро­ну не­одо­ли­мая склон­ность обоб­щать— и, обоб­щая, мо­ра­ли­зо­вать. На­ли­цо ис­то­рия, с тру­дом вос­про­из­во­ди­мая, пло­хо под­даю­щая­ся обоб­ще­нию. С кем еще стряс­лось та­кое, как с Иовом? Ко­му еще в бе­де яв­лял­ся с от­че­том о Тво­ре­нии Гос­подь?

А то­гда — что же в кни­ге Ио­ва за «нрав­ст­вен­ная поль­за»? Ка­кой урок че­ло­ве­че­ст­ву?

То-то и оно: са­ма не­вы­во­ди­мость «уро­ков», не­го­тов­ность к орг­вы­во­дам есть уже очень не­пло­хой урок. Об­щих ре­ше­ний по­рой нет — и не все­гда сто­ит ис­кать их. И в ре­шаю­щие эпо­хи жиз­ни, мо­жет стать­ся, осо­бен­но не­при­год­ны обоб­ще­ния. Дру­зья на­вя­зы­ва­ли Ио­ву свою муд­рость как об­ще­обя­за­тель­ную— а она для не­го ока­за­лась со­вер­шен­но бес­по­лез­ной, Сам Гос­подь под­твер­дил это. Точ­но так­же, увы, как твор­че­ская мощь и кра­со­та ми­ра, ве­ра в чу­до ока­жут­ся со­вер­шен­но бес­по­лез­ны­ми для муд­ре­цов во все вре­ме­на — ес­ли толь­ко вла­ст­но не одер­нет их го­лос из бу­ри, как это рас­ска­за­но в кни­ге Ио­ва, или не вло­жат они паль­цев в от­кры­тую ра­ну, как Фо­ма.