Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Ра­зум от­кры­ва­ет до­ро­гу по­зна­нию — ве­ра от­кры­ва­ет до­ро­гу твор­че­ст­ву.— «Бог ни­че­го не «зна­ет», Бог все тво­рит» /147/.— В свя­зи с твор­че­ст­вомШес­тов со­вер­шен­но по-но­во­му (хо­тя и ори­ен­ти­ру­ясь на Лю­те­ра) го­во­рит о сво­бо­де.— «В той же кни­ге Бы­тия пе­ре­да­ет­ся, что ко­гда Бог соз­дал всех жи­вот­ных и всех птиц, Он при­вел их к че­ло­ве­ку, что­бы­ ви­деть, как он их на­зо­вет — «а как на­зо­вет че­ло­век ду­шу жи­вую, так и имя ей /164/.— «Сво­бод­но­му су­ще­ст­ву при­над­ле­жит су­ве­рен­ное пра­во на­ре­кать все ве­щи свои­ми име­на­ми и, как он их на­зо­вет, так они и име­но­вать­ся бу­дут» /103/.— Бог на­де­лил че­ло­ве­ка твор­че­ским да­ром, и твор­че­ский дар за­клю­чен был в этом су­ве­рен­ном пра­ве— на­ре­кать име­на. И это бы­ла сво­бо­да — сво­бо­да! — сво­бо­да на­ре­кать име­на. Это бы­ла един­ст­вен­ная, по Шес­то­ву, дей­ст­ви­тель­ная сво­бо­да — сво­бо­да до­б­ра. Гре­хо­па­де­ние же по­ста­ви­ло че­ло­ве­ка на путь по­зна­ния, ли­шив его да­ра сво­бо­ды. Ве­ра ус­ту­пи­ла ме­сто ра­зу­му; твор­че­ст­во ус­ту­пи­ло ме­сто по­зна­нию; то­гда-то и твор­че­ская сво­бо­да ус­ту­пи­ла ме­сто лже-сво­бо­де — то­му, что зо­вем мы «сво­бо­дой вы­бо­ра» ме­ж­ду доб­ром и злом...— «И Адам до гре­хо­па­де­ния был при­час­тен бо­же­ст­вен­но­му все­мо­гу­ще­ст­ву и толь­ко по­сле па­де­ния по­пал под власть зна­ния,— и в тот мо­мент ут­ра­тил дра­го­цен­ней­ший дар Бо­га, сво­бо­ду» /147/.— «Сво­бод­ный че­ло­век мог не до­пус­тить зло вой­ти в мир, а те­перь — он мо­жет толь­ко «вы­би­рать» ме­ж­ду злом, ко­то­рое ему не­под­вла­ст­но, и доб­ром, ко­то­рое то­же ему не­под­вла­ст­но» /103/.— Са­мые зна­чи­тель­ные из фи­ло­соф­ских сис­тем го­во­рят имен­но о сво­бо­де вы­бо­ра ме­ж­ду доб­ром и злом, и они ут­вер­жда­ют диа­лек­ти­ку сво­бо­ды и не­об­хо­ди­мо­сти, при­чем яв­но или тай­но скло­ня­ют­ся са­ми на сто­ро­ну не­об­хо­ди­мо­сти. По­то­му Шес­тов и го­во­рит о не­под­вла­ст­но­сти со­вре­мен­но­му че­ло­ве­ку до­б­ра и зла, смы­ка­ясь с уче­ни­ем Лю­те­ра о по­ра­бо­щен­ной во­ле.— «И что,— ком­мен­ти­руя Лю­те­ра, спра­ши­ва­ет Шес­тов,— ес­ли Бог при­бег­нул к труб­ным зву­кам, гро­мам и мол­ни­ям /.../ лишь по­то­му, что ина­че нель­зя бы­ло вер­нуть оце­пе­нев­шей в ле­тар­гии, по­лу­мерт­вой че­ло­ве­че­ской ду­ше ее ис­тин­ную сво­бо­ду,— т. е. раз­ре­шить ее от по­ви­но­ве­ния /.../ и, та­ким об­ра­зом, при­об­щить к ис­ти­не?» /110/.— Зна­ние, «про­дукт» пер­во­род­но­го гре­ха, по­ра­бо­ща­ет че­ло­ве­ка. Сво­бо­да воз­вра­ща­ет­ся че­рез твор­че­ст­во, по­то­му что из­на­чаль­но че­ло­ве­ку бы­ла да­на сво­бо­да — на­ре­кать име­на.

Твор­че­ст­во как про­стран­ст­во сво­бо­ды — не слу­чай­ная мысль и не от­вле­чен­ное по­ня­тие для Шес­то­ва. Твор­че­ский путь — как про­ти­во­вес пу­ти по­зна­ния — ут­вер­жда­ет­ся им дей­ст­вен­но и жи­во. Твор­че­ст­во ху­до­же­ст­вен­ное час­то бли­же ему сво­им ду­хом, не­же­ли про­фес­сио­наль­ная фи­ло­со­фия ра­цио­на­ли­стов. От­сю­да — по­сто­ян­ные ссыл­ки на Шек­спи­ра, Пуш­ки­на,— не го­во­ря уж о Дос­то­ев­ском, ко­то­ро­го Шес­тов, как и вся рус­ская фи­ло­соф­ская тра­ди­ция, при­зна­ет ве­ли­ким фи­ло­со­фом. И де­ло не в ци­та­тах во­все, объ­яс­не­ние ле­жит го­раз­до глуб­же. Са­мо по­строе­ние кни­ги Шес­то­вым, сам слог его по­ве­ст­во­ва­ния — мно­го бли­же об­раз­ной по­эти­ке, не­же­ли тех­ни­ке умо­зре­ния.

(Для срав­не­ния — ред­чай­шее в ис­то­рии за­пад­но­ев­ро­пей­ской мыс­ли при­зна­ние: «В ис­кус­ст­ве мы име­ем как до­ку­мент фи­ло­со­фии, так и ее един­ст­вен­ный из­веч­ный и под­лин­ный ор­га­нон, бес­пре­стан­но и не­ук­лон­но все на­но­во сви­де­тель­ст­вую­щий о том, че­му фи­ло­со­фия не в си­лах по­дыс­кать внеш­не­го вы­ра­же­ния...»— Ф. В. И. Шел­линг. «Сис­те­ма транс­цен­ден­таль­но­го идеа­лиз­ма». Л., 1936, с. 393.— В том «лишь» раз­ни­ца, что, по Шес­то­ву, эти «до­ку­мент и ор­га­нон» и сви­де­тель­ст­ву­ют-то не о том же,— так что де­ло от­нюдь не толь­ко во внеш­нем вы­ра­же­нии...)

Шес­тов ре­ши­тель­но опол­ча­ет­ся на цен­зу­ру в пла­то­но­вом наи­луч­шем по­ли­се, на «уход» Со­кра­та от по­этов, на ари­сто­те­ле­во «мно­го лгут пев­цы». Ка­мень, от­верг­ну­тый строи­те­ля­ми, ло­жит­ся во гла­ву уг­ла. Шес­тов на­хо­дит у по­этов ту прав­ду, ко­то­рая стра­шит фи­ло­со­фов. Ор­фей от­прав­ля­ет­ся за Эв­ри­ди­кой в ад, Пиг­ма­ли­он ожив­ля­ет воз­люб­лен­ную ста­тую, в «Еги­пет­ских но­чах» юно­ша це­ною жиз­ни до­бы­ва­ет ночь воз­люб­лен­ной. Ор­фей, Пиг­ма­ли­он, име­ни ве­кам не пе­ре­дав­ший юно­ша — ста­но­вят­ся со­юз­ни­ка­ми Шес­то­ва про­тив Со­кра­та, Спи­но­зы, Ге­ге­ля. По­доб­ным же об­ра­зом со­юз­ни­ка­ми его ста­но­вят­ся Дос­то­ев­ский, Кир­ке­гор, Иов.

Фил­ос­офия Шес­то­ва чрез­вы­чай­но по­этич­на. Для срав­не­ния:

«Бог ни­че­го «не зна­ет», Бог все тво­рит» /147/.

«Ве­рую­щий идет впе­ред, не ог­ля­ды­ва­ясь, ни о чем не за­га­ды­вая, не спра­ши­вая, ку­да он идет.

Уче­ный, пре­ж­де, чем сдив­нуть­ся с мес­та, ози­ра­ет­ся во­круг се­бя, спра­ши­ва­ет, опа­са­ет­ся: он впе­ред хо­чет знать, ку­да он идет» /244/.

... Но по­ра­же­нья от по­бе­ды

Ты сам не дол­жен от­ли­чать.

И уда­лять­ся в не­из­вест­ность,

И пря­тать в ней свои ша­ги...

Дру­гие по жи­во­му сле­ду

Прой­дут твой путь за пя­дью пядь...

И вот вы­вод Шес­то­ва: «...не­со­мнен­но, в обе­то­ван­ную зем­лю мо­жет при­дти толь­ко тот, кто, как Ав­ра­ам, ре­шил­ся ид­ти, сам не зная, ку­да он идет» /244/.

Мыс­ли по­доб­но­го ро­да на­хо­дят под­держ­ку в не­стер­пи­мо-чу­дес­ной муд­ро­сти Еван­ге­лия: «Итак, не за­боть­тесь о зав­траш­нем дне, ибо зав­траш­ний бу­дет за­бо­тить­ся о сво­ем: до­воль­но для ка­ж­до­годня сво­ей за­бо­ты» /Матф. 6.34/.

Твор­че­ст­во как та­ко­вое — сти­хия, при­ро­да (ес­ли угод­но — суб­стан­ция), сре­да оби­та­ния по­доб­ной муд­ро­сти.

«Ид­ти, не зная, ку­да» — не оз­на­ча­ет рас­хля­бан­ной без­от­вет­ст­вен­но­сти. На­про­тив, выс­шая от­вет­ст­вен­ность — в этой муд­ро­сти. Это — от­вет­ст­вен­ность пе­ред Бо­гом, де­лить ко­то­рую нель­зя ни с кем — ни с ко­ры­ст­ным рас­че­том, ни с «веч­ны­ми ис­ти­на­ми», ни с аб­ст­ракт­ной мо­ра­лью. По­то­му что Бог зна­ет, в чем ты име­ешь ну­ж­ду.

Спо­соб­ность твор­че­ст­ва — вла­ст­ная спо­соб­ность. Ве­ра тре­бу­ет сил, а сво­бо­да — му­же­ст­ва.— «Чтоб про­ник­нуть в на­стоя­щую дей­ст­ви­тель­ность, нуж­но по­чув­ст­во­вать се­бя хо­зяи­ном ми­ра, нау­чить­ся по­ве­ле­вать, тво­рить» /241/.

Ис­ти­на Св. Пи­са­ния с ис­ти­ной че­ло­ве­че­ско­го твор­че­ст­ва ос­ве­ща­ют, кон­кре­ти­зи­ру­ют, на­сы­ща­ют жиз­нен­но­стью друг дру­га. И все это ухо­дит кор­ня­ми в те дни Тво­ре­ния, ко­гда Тво­рец, гля­дя на де­ло рук Сво­их, ви­дел: доб­ро зе­ло /Быт. 1. 31/.

2

«Бог на­са­дил сре­ди рая де­ре­во жиз­ни и де­ре­во по­зна­ния до­б­ра и зла. И ска­зал че­ло­ве­ку: от вся­ко­го де­ре­ва в са­ду ты мо­жешь есть; а от де­ре­ва по­зна­ния до­б­ра и зла, не ешь от не­го; по­то­му что в день, в ко­то­рый ты вку­сишь от не­го, ум­решь. В про­ти­во­по­лож­ность то­му, как обык­но­вен­но Бог воз­ве­щал свои ис­ти­ны /.../, на этот раз на­ря­ду с за­по­ве­дью есть не санк­ция, как мы склон­ны ду­мать, чтоб об­лег­чить се­бе за­да­чу, а мо­ти­ви­ров­ка: в тот день, ко­гда ты от­ве­да­ешь от пло­дов де­ре­ва по­зна­ния,— смер­тью ум­решь. Ус­та­нав­ли­ва­ет­ся связь ме­ж­ду пло­да­ми де­ре­ва по­зна­ния и смер­тью. Смысл слов Божь­их не в том, что че­ло­век бу­дет на­ка­зан, ес­ли ос­лу­ша­ет­ся за­по­ве­ди, а в том, что в по­зна­нии скры­та смерть. Это ста­нет еще не­со­мнен­нее, ес­ли мы вос­ста­но­вим в па­мя­ти, при ка­ких ус­ло­ви­ях про­изош­ло гре­хо­па­де­ние. Змей, хит­рей­ший из всех соз­дан­ных Бо­гом жи­вот­ных, спро­сил жен­щи­ну: по­че­му Бог за­пре­тил вам есть пло­ды со всех де­ревь­ев рая? И, ко­гда жен­щи­на ему от­ве­ти­ла, что толь­ко с од­но­го де­ре­ва пло­ды Бог за­пре­тил есть и ка­сать­ся их, что­бы не уме­реть, змей от­ве­тил: не ум­ре­те, но Бог зна­ет, что в тот день, как вы вку­си­те от пло­дов, aperietur osuli vestri et erities sicut die scientes bonum et malum (от­кро­ют­ся ва­ши гла­за и бу­де­те как бо­ги, знаю­щие доб­ро и зло). От­кро­ют­ся ва­ши гла­за — так ска­зал змей. Ум­ре­те — так ска­зал Бог» /163-164/.

Грех во­шел в мир. И гре­хо­па­де­ние за­клю­че­но не в не­по­слу­ша­нии, но в по­зна­нии. По­доб­ным об­ра­зом чи­тая кни­гу Бы­тия, Шес­тов по­сту­па­ет на­пе­ре­кор мощ­ной тен­ден­ции.— «Сло­ва, об­ра­щен­ные Бо­гом к Ада­му: «а от де­ре­ва по­зна­ния до­б­ра и зла, не ешь от не­го, по­то­му, что в день, ко­гда вку­сишь от не­го, ум­решь» — со­вер­шен­но не ла­дят­ся с на­ши­ми пред­став­ле­ния­ми ни о по­зна­нии, ни о до­б­ре и зле, но смысл их со­вер­шен­но ясен и не до­пус­ка­ет ни­ка­ко­го тол­ко­ва­ния. В них и толь­ко в них, ска­жу еще раз, один раз за всю ис­то­рию че­ло­ве­че­ст­ва про­зву­ча­ло то, что за­слу­жи­ва­ет на­зва­ния кри­ти­ки чис­то­го ра­зу­ма» /147/.

Хри­сти­ан­ст­во — ре­ли­гия ве­ры в вос­кре­се­ние — вновь об­ра­ти­ло взгляд че­ло­ве­че­ст­ва от де­ре­ва по­зна­ния к де­ре­ву жиз­ни, смер­тью смерть (и по­зна­ние) по­прав. Од­на­ко, не­оп­ла­то­ни­ки, гно­сти­ки и пе­ла­ги­ан­цы (на что на­стой­чи­во ука­зы­вал Шес­тов) не­ма­ло по­тру­ди­лись, да­бы и хри­сти­ан­ская бо­го­слов­ская мысль Ев­ро­пы в сред­ние ве­ка отя­го­ти­лась ра­цио­на­ли­сти­че­ским ук­ло­ном. Не­ис­тре­би­мая жа­ж­да по­зна­ния (concupiscentia irrestibilis — та­ков под­за­го­ло­вок III час­ти кни­ги «Афи­ны и Ие­ру­са­лим») оз­на­ча­ла этот ук­лон хри­сти­ан­ско­го пу­ти. Но мно­го по­сле­до­ва­те­льней (как и в от­дель­ном во­про­се — о со­тво­рен­ной ис­ти­не, по по­во­ду че­го шла речь вы­ше) — тен­ден­ция эта во­зоб­ла­да­ла, ес­те­ст­вен­но, в се­ку­ля­ризо­ван­ной но­во­ев­ро­пей­ской фи­ло­со­фии.