Александра
Шрифт:
— А ты не сказала ему, что умудрённый мужчина может идти в зад, со своим умудрёнством?
— Сказала, только по хлеще. Но фламандец не отставал. На колени встал, руки в молитвенном жесте сложил. Я, говорит, никому не скажу.
— А ты что? — У меня волосы стали шевелиться на голове, так как я увидела ехидную улыбку у подруги.
— А я сделала задумчивое лицо, глаза к потолку задрала, потом говорю, поклянись самой страшной клятвой.
— Какой клятвой?
— Что если кому расскажет, то его яйца с удом отсохнут и отвалятся. Что
— И?
— Прикинь, он поклялся. Я не могу с него. Короче я ему говорю, да, мы такие древние старухи, что прямо кошмар. Что нам две тысячи лет. Что мы дочери Клеопатры и этого, забодай его комар, как он… — Она пощелкала пальцами. — Во, вспомнила, Юлия Цезаря. Только ты старше, а я младше на три года. Он побледнел, думала в обморок грохнется. Сказала ему, что секрет вечной молодости нам матушка рассказала, египетская царица. — Она засмеялась. Я как стояла возле её кровати, так и села. Не знаю какой у меня вид был, только Ленка отодвинулась от меня. — Сань ты чего?
— Ты дура что ли? — Я чуть не заорала, успела во время понизить голос.
— А что такое?
— Ты хоть понимаешь, что наплела? — Я больше не говорила, а шипела, как разъярённая кошка.
— Ой да ладно, Сань. Подумаешь… Ты вон как по ушам ездишь, что я сама уже верю в то, что мы прЫнцессы Будур с тобой на пару. А я всего лишь Маркусу по ушам съездила. Просто по приколу было смотреть на его дурацкую физиономию… Сань, ты чего? — Она отодвинулась на постели ещё дальше. Я наоборот, шипя и тихо матерясь, придвинулась к ней.
— По приколу, говоришь? Ленка, ты курица безмозглая.
— Что ты на меня обзываешься?
— Я сегодня была в пыточной. А ты была там хоть раз?
— Нет.
— И молись, чтобы туда не попасть. То, что я плету, как ты говоришь, по ушам, я выстраиваю легенду. Понимаешь, легенду? Я слежу за своими словами и чётко их соизмеряю. А тут ты влезла, со своей Клеопатрой недоделанной.
— Почему она не доделанная? Наоборот секс-символ античности… Ладно, Саша, извини. Ты думаешь он поверил в эту ахинею?
— Да сейчас они во что угодно верят. А цена твоих слов может равняться дыбе в пыточной и топору палача на плахе. Или вообще аутодафе, то есть сожгут на фиг живьём, как ведьму и не поморщатся.
— А что делать?
— Придётся твоего Маркуса по-тихому удавить. Парням скажу, чтобы всё сделали без шума и пыли.
— Как это удавить? Сань ты чего? Маркус он нормальный. Конечно, со своими тараканами, но безобидный. Жалко его. В конце концов, если ляпнет что кому, можно его выставить клоуном и сумасшедшим.
— Лен, Маркус кто угодно, но только не клоун, понятно? Будем думать. А ты, прежде чем ещё какую херню ляпнуть, подумай хорошо. Я тебя в пыточную свожу. Это будет для твоего мозга очень полезно.
— Не пойду я туда.
— Пойдёшь. Это чтобы у тебя было, что вспомнить! — Я встала. Собралась идти к себе, но Ленка вцепилась в меня.
— Сань, побудь ещё.
Если хочешь, можешь поругать меня.— А что так?
— Так Васи нет. А мне одной как-то не по себе.
— Вани тоже нет.
— А где они?
— А я откуда знаю, где наши мужики шарятся? Может по бабам пошли.
— Как это по бабам?
— А так. Мужики же кобели по своей натуре. Ты своему Ваське даёшь лЯбовью с тобой заняться?
— Конечно. Он мужик молодой, здоровый. Ему надо. И мне тоже надо. Даже больше, чем до беременности. Грудь у меня такая стала чувствительная. Он только её в ладони свои берёт, как всё.
— Что всё?
— Чуть трусы мокрые не становятся. — Она ухмыльнулась. — Сань, а ты Ваньке даёшь?
— Даёшь. Ты права, нельзя молодого мужа долго динамить и передерживать. А то побежит на сторону нереститься. А нам этого не надо, да, Лен?!
— Не надо. Пусть лучше со мной нереститься. — Она засмеялась. В этот момент в горницу постучались. Дверь открылась, заглянул папан.
— Не спите, дочки?
— Нет, батюшка. Что-то случилось? — Спросила я свёкра. Он зашёл.
— Вы, дочки, мужей то сегодня не ждите. По делам они поехали, по государевым. А нам поговорить нужно. — Он сел за стол на лавку. Посмотрел на нас. Как-то тяжко вздохнул.
— Говорите уж, батюшка. Мы дочки взрослые, скоро вас внуками одарим. Чего уж тут?! — Сказала я на печальный и в тоже время тревожный взгляд Вяземского-старшего.
— Шуйский заговорил.
— Я не сомневалась, что язык каты развяжут. — Кивнула я боярину.
— Вести не очень хорошие. Султан османский награду за вас объявил. Большую. 100000 султани золотом.
— То, что османы за нами охотятся большой новостью для меня не является. Но что-то мало султан готов заплатить! — Скривилась я. У Фёдора Мстиславовича глаза расширились.
— Ты что такое говоришь? Это огромные деньги. Состояние. По-мимо денег ещё и должность при условии принятия ислама. Если нет, то просто деньги.
— Шуйские соблазнились ради денег? Готовы были подставить весь свой клан? Что-то слабо верится, батюшка.
— Я вот тоже сомневаюсь. Но большего он не говорит.
— Кто ещё замешан в заговоре?
— Сказал, что больше из семьи никто. Холопа использовал.
— Ну вот, Фёдор Мстиславович. Каты плохо поработали.
— Почему ты так думаешь, Саша?
— Батюшка, но ты же сам сказал, что не очень веришь, что из-за денег он пошёл на это.
— Может бежать к османам хотел? Веру сменить. Пашой бы там стать мог.
— Скажи, Фёдор Мстиславович, Шуйские дружные? Сплочённая семья?
— Конечно. А как без этого?
— А вот теперь подумай, что будет, если Иван сбежит к османам, сдав нас с сестрой или хотя бы кого-то из нас? А сбежав ему придётся стать ренегатом, то есть предателем веры предков своих. Что будет с его родичами? Как ты думаешь, батюшка? Что сделает Василий Иванович, Государь наш с остальными Шуйскими?