Аляска
Шрифт:
Отари смотрел на меня во все глаза. Я взяла себя в руки и успокаивающе улыбнулась ему. Все стало ясно: не будет никакого объяснения с родителями по поводу Отари. Сейчас начнется скандал, и чем он закончится - одному богу известно. Только не тем, что родители будут готовы выслушать мою просьбу.
– Сейчас, мам!
– крикнула я, сняла пеньюар с вешалки и пошла в гостиную.
– Вот он, - с деланно-небрежным видом протянула я маме розовый наряд.
– Извини, взяла на время.
Мама стояла рядом перед распахнутым платяным шкафом с летним жакетом в руках. В нем она ездила на дачу.
– Вот это да!
– Она возмущенно уставилась на меня.
– Зачем ты его брала?
– Мама откинула жакет на диван и выдернула пеньюар у меня из рук. Придирчиво оглядела наряд.
– Перед кем ты в нем щеголяла?
Ну, все! Если разговор пошел в таком ключе, терять мне было нечего.
– А что, в нем перед кем-то щеголять нужно?
– резко ответила я.
– Взяла, потому что интересно было. Изящный женский наряд. Я в нем спала. Что в этом такого?
Мама саркастически засмеялась, пристально глядя мне в глаза.
– Коля, ты веришь?
– обратилась она к отцу.
– Неспроста наша дочка пеньюар надела! По-моему, этот кавказец Отари в нашем доме обосновался, пока нас не было!
– Что ты такое говоришь, Валя!
– Папа резко встал из-за стола, громко двинул стулом. Схватил с дивана жакет и раздраженно стал пристраивать его на вешалку в шкафу.
– Ну, захотела Оля почувствовать себя взрослой, поиграла! Не ругать же ее за это!
– Он взял у мамы пеньюар и направился к двери.
– Не волнуйся, я выстираю.
Мне стало не по себе. Отец не принимал того, о чем догадалась и на что намекала ему мама. Он, как обычно, ожидал от меня только хорошего. Того 'хорошего', что укладывалось в рамки его представлений о жизни и отношениях людей. И поэтому сейчас искренне заблуждался. Но я не видела ничего плохого в моей любви к Отари. И нашей близости не стыдилась. Ведь она была естественным выражением этой любви!
Мне нужно было сказать ему об этом.
– Подожди!
– остановила я отца.
– Мама права...
И выложила все как на духу. Естественно, на основе легенды Отари о своем врачебном призвании.
Пока я говорила, отец все больше тяжелел взглядом. Мама застыла с иронической усмешкой на лице. Я закончила свой монолог просьбой, которую вынашивала не менее двух последних недель:
– Пусть он живет у меня, пожалуйста. Я окончу школу, мы поженимся и уедем.
Родители повели себя в точности так, как при сватовстве Дэвида Барбера. Мама снова вспомнила о пороховой бочке, на которой она якобы живет, имея со мной дело.
– И ведь не знаешь, когда взорвется, Николай!
– весело обращалась она к отцу.
– Только одного жениха спровадили, уже нового в дом ведет!
Отец опустил голову и молча вышел из комнаты.
Мама проводила его взглядом и резко сменила тон:
– Ты что творишь? Тебе всего пятнадцать лет! Ты совсем девчонка! Несовершеннолетняя! Ишь ты, личную жизнь собралась устраивать! Вот окончишь школу, исполнится тебе восемнадцать - тогда и влюбляйся, выходи замуж! Но не сейчас!..
– Она перевела дух и продолжила с прежним воодушевлением: - Пусть твой Отари собирает вещи и уходит! Встречайтесь где хотите! Мы этого
– Тогда и я уйду вместе с ним!
– выпалила я.
– Скатертью дорога!
– закричала мама.
– Измучила ты нас всех!
– Она схватилась за голову и направилась к дивану.
– Сил никаких нет!.. Голова от тебя болит! Уходи, если хочешь!
– Где папа?
– зло спросила я.
– Он тоже думает, как ты?!
Мама легла на диван, вытянула ноги и воззвала громким стоном:
– Коля! Иди сюда, она уходить собралась!
Отец появился слишком быстро. Похоже, он слушал нас из-за двери.
– Оля, это ни в какие ворота не лезет, - хмуро начал он.
– Так нельзя. Эти позорные отношения у нас на глазах не могут...
Я перестала его слышать. В голове стучала одна мысль: 'Вот так это и происходит... Вот так это и происходит...' Так люди выносят твоей любви приговор - ради торжества условностей. Ради того, чтобы в мире их представлений все осталось на своих местах. Но последнее слово всегда остается за тобой: ведь это твоя любовь, а не чья-нибудь еще. Если ты дрогнешь и промолчишь, они закопают ее на твоих глазах. Но если скажешь: 'Нет!' - узнаешь, на что ради нее готов...
– Я ухожу!
– Оля! Прекрати!
– встревоженно нажал голосом отец.
– Не делай этого!
Он не мог поступиться своими моральными принципами. Но очень не хотел, чтобы я уходила из дома. Он волновался за меня, болел душой. Так было всегда, сколько я его помню.
Мама отнеслась к моему решению намного проще. Держась за голову, она сказала слабым голосом:
– Коля, оставь ее... Пусть идет. Поживет в гостинице, узнает жизнь, перебесится - сразу прибежит... Намочи тряпку холодной водой и подай мне цитрамон!
Я обогнула крепкую фигуру отца, вышла из комнаты и с треском захлопнула дверь.
Через час мы с Отари выносили из квартиры чемоданы с нашими вещами. У подъезда ждал в такси водитель Юра. Мы собирались ехать в гостиницу 'Академическая'. Открывая дверцу автомобиля, я оглянулась на свой дом и подняла взгляд.
В окне моей комнаты стоял отец и неотрывно смотрел на меня. Вид у него был растерянный. Сердце мое сжалось...
***
– Алло, пап! Привет!
– Здравствуй, Оленька! Давно не звонила! Как у тебя дела?
– Как обычно! Все нормально!
– Послезавтра первое сентября! Не забыла про школу?
– Не волнуйся, я завтра вечером заеду, возьму портфель и все, что нужно для учебы. - Приезжай, мы с мамой будем ждать...
Я положила трубку и задумалась. Почти месяц прошел с тех пор, как я ушла из дома. Сначала мы с Отари провели два дня в гостинице. За это время он снял квартиру в Медведково, и мы благополучно зажили вдвоем. Я была вполне счастлива, только болело сердце за отца. Я не могла забыть, каким обескураженным взглядом провожал он меня из дома, как просил: 'Оля! Не делай этого!'... Впервые неразрывная связь между нами ослабла настолько, что он даже не имел представления, где меня искать. Я знала: он лишился покоя, его пожирает тревога. Какие бы доводы морали не приходили ему на помощь, не отталкивали от меня - они были ничто по сравнению с волнениями отцовской любви.