Аляска

Отари в гостях осматривал богато обставленные квартиры, запоминал адреса, выведывал распорядок дня хозяев. И периодически ходил с дружками на дело. Вскоре всю компанию взяли с поличным на месте преступления. Отари осудили на четыре года заключения в Глданской тюрьме, она и сейчас стоит на окраине Тбилиси. По тем временам - довольно мягкое наказание за 'тайное хищение чужого имущества группой лиц по предварительному сговору'.

– Мне-то что, - говорил Отари, - я молодой. А вот дед с бабушкой умерли от горя. Через полгода после суда обоих не стало...

Асмат ждала мужа, воспитывала сына. Тетка Циала и Гулико помнили об Отари, носили в тюрьму передачи. Сестра упросила мужа дать начальству взятку, чтобы срок заключения сократили. Отари вышел на свободу немного раньше, чем ему полагалось. Но через год опять был осужден за кражу. Теперь уже как рецидивист, на длительный срок. И все повторилось. Годы пребывания в Глданской тюрьме, передачи и письма от родных, взятка начальству от мужа Гулико...

На этот раз деньги не решили вопрос досрочного возвращения домой. Но пользу принесли: Отари отправили 'на химию'. Эта особая форма условно-досрочного освобождения практиковалась тогда в СССР. 'Химики' могли жить почти как вольные люди, но должны были работать на вредных химических производствах. Их приписывали к определенному заводу. Жили они под присмотром милиции в общежитиях. Могли свободно передвигаться в пределах того населенного пункта, в котором располагалось предприятие.

– Это хуже, чем в зоне, - презрительно кривился Отари.
– Меня на цементный завод направили. В захолустье, в Псковской области. Я там за день цементом так надышался, что потом неделю кашлял! Хорошо, что всего один раз в этом аду был!

– А почему один раз?
– не поняла я.

Он широко улыбнулся:

– Я вор, Оля! Вор не работает! Нельзя ему на 'химии' быть! Но ведь она чем хороша? С нее уйти легко, заборов нет, вышек нет!

Отари бежал, вернулся в Тбилиси. В преступной среде Сабуртало его встретили с почетом. Два срока и побег - достойная биография для настоящего вора! Несколько дней он скрывался у друзей. Ему помогли тайно встретиться с женой и сыном. А потом 'вор в законе' Тристан взял его в свою группу 'московских гастролеров'. И Отари уехал в столицу.

– Я здесь уже полгода, - рассказывал он.
– У Тристана все налажено. Наводчики есть, богатые квартиры нам показывают. Сбыт есть. А мы с Нодаром, это друг мой, и еще один грузин - на дело ходим!

– Квартиры обкрадываете?

Отари сел на кровать рядом и взял меня за руку.

– Ты видишь деньги? Все идет как по маслу! Снимем квартиру в Медведовках, жить вместе будем! Тристан документы сделает. Окончишь школу - уедем!

Это я уже слышала. Он повторялся. И, видимо, не зря. Несбыточную мечту ведь нужно облекать в слова и проговаривать не раз. Это дает надежду на будущее... Я не знала всех угроз, с которыми он имел дело, но даже то, что могла себе представить, не оставляло ему никаких шансов на лучшую жизнь. Вор-рецидивист, в розыске, в чужом городе, в преступной компании сомнительных друзей...

– Так вот почему у тебя серебро в волосах. Так рано...
– дотронулась я до его виска.

– Ты о чем?
– дернул он головой.
– Я тебе о другом говорю!

– Тебя ищут.

– Не найдут! У Тристана все схвачено!

Он снова повторялся...

Наша любовь была обречена. Но я уже все решила. Сколько бы дней и ночей нам с Отари ни было отпущено, я проведу их рядом с ним.

Я вспомнила, как впервые увидела Отари. И вдруг подумала о Мишке. А он-то каким боком оказался рядом с грузинским 'гастролером'?

– Он ко мне на Черемушкинском рынке подошел, познакомились, - объяснил Отари.
– Я там анашу покупаю иногда.

– Ты куришь марихуану?!
– Я помнила, как 'хиппанутая' Вика с Лисы делала это и потом целый вечер хихикала, как заводная.

– Бывает, да!
– отмахнулся Отари.
– Не волнуйся. Это так, игрушки. Мишка твой тоже поиграть захотел. Ему понравилось. Анашой азербайджанцы торгуют. Они осторожные. Русскому мальчишке ни за что не продадут. Вот он меня и попросил для него купить, деньги дал.

Мишка никогда мне не рассказывал о том, что курит марихуану. Надо же, вот чудила!

Уже тогда он начал движение к наркотической зависимости. Потом я узнала, что марихуана в среде сторонников ее легализации считается 'легким' наркотиком. А еще - что очень успешно способствует переходу на 'тяжелые'. Через два года Мишка станет отъявленным наркоманом, и его жизнь покатится под откос.

– Ну а ты?

– Для меня это пустяк. Я теперь покупаю иногда для него. Когда для себя беру. Звоню, вместе на рынок идем. Он за это деньги хорошие платит.
– Отари помолчал и добавил: - Он не знает про меня ничего. Думает, что я торгаш.

– А почему он с тобой ко мне в гости пришел?

– А я его попросил с девушками меня познакомить!
– сверкнул глазами Отари.
– Я видел: ему это не нравится! Но разве он мог отказать? Курить-то хочется! Ну и привел меня к тебе на новоселье! Мы решили с ним, что я врач буду!

Теперь я разгадала Мишкин ребус. Поняла, почему он не хотел вводить в мой дом Отари. Нехорошо 'классную подругу' знакомить с торгашом-грузином, да еще курильщиком анаши! И секрет его неодобрительного взгляда я раскрыла. Мишка расстроился, когда понял, что Отари мне нравится и дело не закончится знакомством на вечеринке. Но рассказать все как есть он не мог. Опасался потерять надежного поставщика травки...

– Спасибо ему, - обронила я и прижалась к Отари. Он обнял меня.
– Завтра родители уезжают на дачу. Я дома почти целый месяц буду одна. Ну, брат еще, но его можно не считать. Переезжай ко мне. Будем жить вместе. А там посмотрим...

Отари издал восторженный гортанный крик и, хохоча, закружил меня по комнате:

– Оля! Люблю!!

Так началась история нашей короткой совместной жизни и долгой любви вдали друг от друга.

Глава II

ВДОЛЬ ОБРЫВА

Родители уехали, и Отари переселился ко мне. Поначалу меня немного волновала перспектива его знакомства с братом. Я надеялась, что Саша нам не помешает, хотя полной уверенности в этом не было. Все-таки мой братец представлял собой довольно необычный экземпляр homo sapiens...

Он жил отстраненно - не только от меня, но и от родителей, от соседей, вообще от людей. Оправданием этому могла бы служить богатая внутренняя жизнь. Но ее-то как раз и не было. Сильными увлечениями, хобби или разнообразием интересов он похвастать не мог. Умных мыслей не высказывал, сильных чувств, похоже, не испытывал. Девушками не интересовался, да и друзей не имел. Книг, кроме учебников, в его комнате я не видела. Он учился на юриста, но и правовыми науками занимался ровно постольку, поскольку это нужно было для успешной сдачи экзаменов.

Он жил без порыва, без души. Никогда никуда не торопился, сердцем ни о ком не болел. Казалось, он однажды решил, что существует во враждебной и абсолютно превосходящей его реальности, среди недругов. В таком положении вполне естественно никуда не стремиться и радеть только о собственной безопасности. Саша знал в жизни одну заботу - более или менее комфортное обустройство в чуждой среде под названием 'мир людей'. Поэтому был осторожен, мелочно-расчетлив и прижимист.

Через несколько лет я прочла у Василия Розанова одно упоминание о Гоголе. А надо сказать, что русский философ и публицист испытывал к литературному классику стойкую неприязнь. Так вот, он написал: 'Все его душевные движения - без всякой страсти, медленные и тягучие. Словно гад ползет". Я подумала: как будто о моем брате сказано!