Анамнез декадентствующего пессимиста
Шрифт:
Последний раз, когда я был там, он сказал мне: "Хочешь поглядеть на скорпиона, мальчик?" и приподнял камень – Там сидела самка скорпиона рядом со скелетом своего супруга, которого съела – С воплем "Йяааа!" он поднял огромный камень и обрушил его на всю эту сцену (и хоть я и не он, но в тот раз вынужден был с ним согласиться).
Он выбалтывает все свои идеи – Я просекаю все, что он говорит, но продолжаю угрюмо твердить ему, что это не имеет значения – В конце концов отрезаю: "Я слишком стар для подобного юного идеализма, я все это видал! – все сначала, мне что, опять сквозь это все проходить?"
Надобно только угол тихий и – бабу, чтоб я её целовал, когда хочу, а она мне честно – душой и телом – отвечала, – вот! Пойми, – каждому нужно немного:
Пойти дальше в принципе можно всегда, даже если концовка вполне удалась. Место назначения не так уж важно. Гораздо важнее пункт отправления – точка, от которой начинается метафизическое странствие.
И в результате ты окажешься в дураках. Впрочем, ты все равно окажешься в дураках, даже если будешь знать настоящую историю. – А что же делать? – Быть негодяем, – резко сказал он и отвернулся.
Из глаза не надо соринки и согнута в локте рука. Героя одолевают тяжелые мысли о безрадостности дальнейшей жизни. Прошедшего никто у меня не отымет, а будущего – не надобно. Ничего не надо, ни одной мысли, ни одного желания, никуда всё это, лишнее! Не нужно ничего, ничего, ничего не нужно!
Получая направление на анализ подумайте, что вы предпримете, если результат окажется: а) положительным, б) отрицательным. Если ответы совпадут, надобность в анализе отпадет.
Всякий ищет своего отдалённого места, где незаметно от остальных сможет опустить голову и подумать о себе и о других, которые в это время думают и о тебе. А ведь ровным счётом ничего не произошло, никто, главное, не был унижен. Неужели такой силой обладает неподвижный фотографический взгляд, вечно высказывающий одно и то же… одно и то же, и есть ли что в нас самих, чтобы столь же вечно и последовательно противостоять? – чему?..
Оставленный на минуту в покое человек может вдруг оказаться так далеко от оставивших его в покое, что те найдут на его месте кого-то другого.
Присутствие человека, который ни в чём не разделял мыслей и чувств окружавших его людей, мрачным кошмаром нависало над всеми и отнимало у праздника не только его радостный характер, но и самый смысл. Мы платим одиночеством за своё превосходство над окружающими. А ведь нет ничего более ужасного, чем одиночество среди людей. Когда у людей настолько разные взгляды, то им нельзя даже фильм смотреть вместе.
Всё время остаётся непреодолённым некоторый осадок невысказанного, несказанного, лишь самому себе молчаливо открывающегося одиночества, о котором в словах не говорят (а вздыхают лишь украдкой). Нескончаемое, жалобное, зловещее… когда самого себя я составляю лишь ничтожную частицу, когда в самом себе я окружён и задушен угрюмо молчащими, таинственными врагами.
Но всё это выражено в странных, изломанных фразах, в непонятных стихах, в туманных образах, и наряду с этой моралью масса сонетов, звучных, музыкальных, но проникнутых от первой до последней строчки чем-то таким, что ясно чувствуется, но неуловимо для ума. Казалось, что они хотят испугать или огорчить людей. Раздражительная нота тоски, вечной неудовлетворённой тоски, и какого-то желания, тоже неудовлетворённого, неустанно звучит в этих стихах, звучит и страшно надоедает ушам общества. Но нечто болезненное и нервозное, психоз декадентского творчества, постепенно, незаметно, капля по капле, въедается в кровь общества, и оно колеблется… В нём зарождается та болезнь, которую взлелеяли и культивировали в себе его дети – декаденты – культивировали и привили ему её тонкий разрушительный яд. Тяготели к бессюжетности, свободному стиху, шокирующей лексике. Выражает огорчение, но не удивление тем, что их нет в завещании, полагая, что провокационные записи – не трагедия, если принять во внимание прежнюю деятельность и теперешний стиль жизни. Все они – грустные, больные дети больного века.
На матери камень и на душе плита. Давно ушли друзья, растеряны знакомства, фальшивые, приезжают только тогда, когда бывают чем-нибудь расстроены. О предателях и
не говорю.Она ушла от тебя так просто, как обычно приходят. Теперь ты обедаешь в одиночестве. Раньше у тебя была куча друзей, теперь их напрочь нету. Это означает, что их и не было никогда.
Лучше всякого смертного король должен понимать всю трагедию жизни. Хотя человеческой жизни нет цены, мы всегда поступаем так, словно существует нечто еще более ценное. У короля не бывает друзей, и вообще "друг" – от слова "другой", а в остальном – король всегда поступает правильно…
Тебе – одно решенье: Стол. Кофе. Тишина и стопка книг. Мысли, с того времени как стали тяжелеть, всегда далеки в своём странствии. (И кто мог бы попросить, если никого нет, чтобы сделать это?) Додумывал старые-старые мысли и сидел старик стариком. И я разлюбил куда-либо выходить. Ничегошеньки, никогошеньки.
Если все это составляло мою суть – это поразительно, тем более, что ничего, казалось, не меняется, а только продолжается с места последней остановки, в том же духе, как на моей первой детской самостоятельной прогулке, когда я наткнулся на дохлую кошку, вмерзшую в лед сточной канавы, когда я впервые взглянул на смерть и принял ее всей душой. С этого момента я познал, что такое полное одиночество: каждый предмет, всякое живое и всякое мертвое существо независимы друг от друга. Мои мысли тоже существуют вполне независимо.
Живу в полях, к избе своей привык и к одиночеству; его дыханье задует грусть, как ласковая няня уймёт дитя проснувшегося крик.
Спору нет, ухажёр я стал вялый. Становлюсь с каждым днём снисходительнее и дальше от людей. С непускающим в себя взглядом, всё более омрачённым. Коротко говоря, от людей, повторяю, удалился. Потерянная коммуникабельность и как символ – телевизор. В целом я стал простой вязанкой самых убогих рефлекторных движений. Вот удивятся те, кто поверил моим громким заявлениям, будто секрет успеха на телевидении – следовать заповеди Батая и думать не больше, чем девушка, снимающая платье.
Притча об одиночестве. Я знал одного парня, он был ещё как одинок. Однажды у меня с ним завязалась беседа "по душе".
"В опасные времена не уходи в себя, не режь провода между собой и миром. Там тебя легче всего найти. – Я же и сказал, что "весь ушёл в мечту". Пусть эта мечта, то есть призрак, "нет". Мне всё равно.
Он опустился настолько, что его вообще уже ничто не могло заинтересовать, подобно тому, как глубоководную рыбу не трогают штормы, бушующие на поверхности океана. "Куда бы поехать?" – думал он порою.
…становится всегда утверждение, что во всяком уединении лежит тайная вина, чувство которой вдруг наваливается на меня из ничего. Я вдруг остро ощутил своё одиночество и беззащитность в этом мёрзлом мире, жители которого норовят смутить мою душу чарами тёмных слов. Середь этих уродливых и сальных, мелких и отвратительных лиц и сцен, дел и заголовков; битые приветствия, тёртые пошлости, тупые намёки, затасканные плоские шутки, всякая пресная дребедень; каким я воздухом дышу, точно принц, вынужденный жить среди пастухов, проповедник и сеятель пустынный.
Последнее утешение он хотел найти в снах, но даже сны стали современными и злободневными. Что тут винить человека, – надобно винить грустную среду, в которой всякое благородное чувство передаётся, как контрабанда, под полой да затворивши двери. Для такого подвига нонче слуг нет!
Потому что сны – это не что иное как мысли, желания, стремления, не прожитые за день. Они пытаются завершить себя, по крайней мере, в снах. Очень трудно найти человека, которому ночью снится его жена, или женщину, которой снится ее муж. Но очень часто им снятся жены и мужья соседей. Жена доступна (собственности на два квадратных дюйма человеческого тела – влагалище жены); что касается жены, муж ничего не подавляет. Но жена соседа всегда красивее, и трава зеленее по другую сторону забора. И то, что недостижимо, создает великое желание его получить, заиметь. Днем ты не можешь этого сделать, но, по крайней мере, в снах ты свободен.