Анатомия «кремлевского дела»

Далее последовали вопросы о сыне Борисе и бывшей жене. Несчастный Николай Борисович опять предпринял робкие попытки сопротивления, пытаясь представить Бориса аполитичным, но вновь потерпел неудачу. Пришлось показать, что сын – бывший троцкист, получал троцкистскую литературу от матери, приносившей ему иностранные книги и газеты из Правительственной библиотеки. Попали в протокол и товарищи сына – Сергей Седов (младший сын Троцкого) и студент-медик Л. Я. Нехамкин, – которые якобы разделяли троцкистские убеждения Бориса (и благодаря этому открылось новое, “молодежное”, направление следствия). Затем переключились на мать Бориса, и Николай Борисович показал, что Нина Розенфельд “говорила… в связи со смертью Аллилуевой, что Аллилуева умерла неестественной смертью и что виновником ее смерти является Сталин”. Тут же был упомянут и друг семьи, “клубный работник” М. В. Корольков, который присутствовал при антисоветских разговорах. Корольков был впоследствии арестован, и в доступных нам материалах следствия имеется целых семь протоколов его допросов, что позволяет считать его одним из ключевых фигурантов “кремлевского дела”.

Весь ход допроса подвел Николая Борисовича к пониманию, что положение его ужасно и так просто от него не отстанут. Поэтому иного способа облегчить свою участь, кроме сотрудничества со следствием, он не видел – да и не было его. Мучительно было давать показания против близких людей, но сил сопротивляться не было, и пришлось признать, что группа лиц, состоявшая из него самого, его сына и бывшей жены, “распространяла клевету в отношении руководства ВКП(б) и главным образом Сталина”. Это, конечно же, “имело задачей вызвать озлобление против Сталина и создать атмосферу гнева и ненависти вокруг него”. И, сломленный окончательно, Николай Борисович в угоду следствию оговорил себя и других в надежде, что мучения прекратятся и допрос будет закончен:

Я все время, вплоть до моего ареста, являлся врагом советской власти. Распространяя пасквили – контрреволюционные рисунки – на Сталина, участвуя в распространении клеветнических слухов в отношении его, я активно способствовал созданию атмосферы ненависти против Сталина [247] .

Но следователи поняли, что надо давить еще. Мучения продолжились, пришлось сознаваться самому и уличать других и в более тяжких преступлениях:

Еще в 1932 г., после высылки Каменева и Зиновьева, Н. А. Розенфельд мне заявила о необходимости убийства Сталина, причем она сказала, что сама готова была бы убить Сталина. Она считала, что у руководства страной должны стоять Каменев и Зиновьев. Н. А. и Б. Н. Розенфельды неоднократно указывали, что страна находится на краю гибели, что виновником этого положения является Сталин и что поэтому его необходимо уничтожить. Борис Розенфельд разделял взгляды матери [248] .

247

Там же. Л. 204.

248

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 204.

Так слабохарактерного Николая Борисовича вынудили дать показания на собственного сына и бывшую жену как на потенциальных террористов. Возможно, в нем жила надежда, что за одни лишь намерения кара не будет излишне суровой. Поэтому аналогичные показания дал он и на самого себя.

Террористические намерения Н. А. Розенфельд я полностью разделял. Когда я писал свои пасквили-рисунки на Сталина, у меня тоже появлялись террористические намерения в отношении Сталина. При этом я сам себе ставил вопрос: могу ли я лично убить Сталина. Я приходил к выводу, что лично я не был бы в состоянии это сделать. Однако считал, что это убийство необходимо совершить. Считаю необходимым отметить еще один факт, а именно: после убийства Кирова, в то время, когда вся страна была в трауре, меня смерть Кирова совершенно не тронула. Это вытекало из моих террористических настроений [249] .

249

Там же. Л. 205.

Николай Борисович был женат вторым браком на Елене Васильевне Легран. Елена Васильевна, по утверждению ее первого мужа, разведшегося с ней еще до революции, происходила из рабочей семьи (можно предположить, что она являлась родной сестрой Бориса Васильевича Леграна, советского партийного деятеля, дипломата с бурным прошлым, впоследствии руководившего Государственным Эрмитажем в 1930–1934 годах). Вступила в партию в 1917 году, в первые годы революции работала в Смольном, затем, после переезда правительства в Москву, в секретариате ЦК ВКП(б) (как минимум до конца 1933 года) и позже в “Правде”. На момент ареста Н. Б. Розенфельда Елена Васильевна уже нигде не работала, получая пенсию по инвалидности. От первого мужа, Леона Евграфовича Хосроева, у нее было двое детей – Юрий Львович (Леонович) и Мария Львовна (Леоновна). Под давлением следователей Николай Борисович, испытывая, очевидно, изрядные мучения, вынужден был сообщить под протокол компрометирующие сведения о своем пасынке:

…Сын моей второй жены Легран – Юрий Львович Легран, 25 лет от роду, беспартийный, шофер по профессии, находящийся сейчас в Ташкенте и проживавший в Москве в 1934 г. без прописки у меня, – неоднократно в присутствии меня, своей матери и своей сестры комсомолки Марии Львовны Легран высказывал контрреволюционные настроения. Он говорил, что всех большевиков надо вырезать, заявляя: “Когда же большевиков начнут резать?” При этом он высказывал свои злобные контрреволюционные настроения в отношении Сталина и говорил о необходимости убийства Сталина. Он постоянно сравнивал царский строй с советским строем, причем указывал на преимущества царского строя. Юрий Легран 3–4 года тому назад был связан с контрреволюционером Врангелем, отпрыском рода барона Врангеля, впоследствии сосланным ОГПУ за контрреволюционную деятельность. Юрий Легран высказывал свое желание бежать за границу. Его сестра – Мария Львовна Легран резко спорила со своим братом, возражала против его контрреволюционных настроений, причем брат ее избивал. Она была буквально им терроризирована. Мать Ю. Леграна – Елена Васильевна принимала все меры против настроений сына и порвала с ним [250] .

250

Там же. Л. 205–206.

После этого Николай Борисович показал, что его сын Борис, “возможно”, бывал в Кремле и, в частности, в Правительственной библиотеке.

Из знакомых своей бывшей жены Николай Борисович особо отметил Екатерину Муханову, указав, что та была “полностью в курсе террористических намерений” Н. А. Розенфельд. Также он “вспомнил”, что после увольнения Мухановой из Кремля встал вопрос о пребывании на кремлевской работе и самой Нины Александровны, но с помощью Енукидзе этот вопрос удалось уладить.

Протокол допроса Н. Б. Розенфельда от 28 февраля заканчивается мощным аккордом: на вопрос следователей о том, знал ли Каменев о “контрреволюционной деятельности” Николая Борисовича, тот ответил:

Я систематически передавал Каменеву информацию о политических настроениях среды, в которой я вращался. Я рассматривал себя как платного агента Каменева, который на протяжении всех лет революции устраивал меня на работу и помогал мне материально. Моя информация носила характер инсинуаций и клеветы против руководства партии и советской власти. Я был в курсе вражды, которую питал Каменев к Сталину. Каменев был для меня абсолютным авторитетом, и его враждебное отношение к Сталину прямо влияло на формирование моих контрреволюционных и террористических настроений [251] .

251

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 207–208.

Таким образом, благодаря искусным следовательским формулировкам чекисты получили прямой выход на Каменева.

30

Бывший член Политбюро Лев Борисович Каменев был видной фигурой на советской политической арене. Он родился в семье выкреста Бориса Розенфельда, окончившего Петербургский технологический институт и сделавшего успешную карьеру в Тифлисе. Отец приложил все усилия для того, чтобы Лев получил хорошее образование, устроив его в Московский университет, но тот вскоре был изгнан оттуда за организацию студенческой демонстрации. Тогда Льва, успевшего и в тюрьме немного посидеть, родители отправили за границу, и поездка 1902 года оказалась более чем плодотворной – он познакомился с Лениным и со своей будущей первой женой – сестрой Троцкого Ольгой Бронштейн. И стал партийным деятелем, одним из фаворитов Владимира Ильича. Он то возвращался в Россию, то вновь уезжал. В 1914 году он был в очередной раз арестован, но выйти под залог, как в прошлые разы, не получилось из-за отсутствия нужной суммы, и Каменев отправился в ссылку в Туруханск, где уже находился Сталин. Политический союз Каменева со Сталиным (и с другим ленинским фаворитом Зиновьевым) позже сыграет огромную роль в борьбе большевистских верхов за власть.

Из ссылки удалось освободиться только благодаря Февральской революции. Сталин и Каменев приехали в Петроград и взяли на себя руководство “центральным органом” большевиков – газетой “Правда”. Теперь Каменев играл одну из важнейших ролей в партии. В апреле 1917-го, уже после приезда Ленина из эмиграции, Каменев был избран в ЦК. Конечно, у Каменева бывали разногласия с Лениным, порой доходило чуть ли не до исключения из партии (когда Каменев с Зиновьевым выступили против октябрьского вооруженного восстания, считая, что власть надо брать через советы и выборы в Учредительное собрание), но Ленин не любил разбрасываться преданными ему кадрами. После революции Каменев назначался на ответственные посты – сначала председателя ВЦИК, потом – Моссовета. Вскоре после взятия большевиками власти был момент, когда он утратил свое членство в ЦК (опять-таки из-за разногласий с Лениным), но вновь обрел его и даже был избран членом Политбюро. Когда Ленин заболел, Каменев вступил в союз с Зиновьевым (тот занимал посты председателя Ленсовета и Коминтерна) и Сталиным ради борьбы с Троцким, которого многие старые большевики считали выскочкой и чужаком в партии. В 1923 году, можно сказать, на пике своего могущества, Каменев знакомится с Татьяной Глебовой, которая позже станет его второй женой. Лев Борисович, как и Зиновьев, в своем воображении видел себя опытным и сильным политиком, но в этом он глубоко заблуждался. После смерти Ленина, на котором держалось шаткое равновесие в верхних эшелонах власти, Сталин стал упорно теснить своих конкурентов, поочередно пользуясь при этом их же услугами. В союзе с Каменевым и Зиновьевым был оттеснен от реальной власти Троцкий, затем настал черед Каменева и Зиновьева – их Сталин потеснил уже в союзе с “любимцем партии” Бухариным. Зиновьев и Каменев пытались противодействовать Сталину силами организованной ими так называемой ленинградской, а потом и объединенной (с Троцким) оппозиции, и Каменев на XIV съезде партии произнес свою знаменитую фразу о том, что “товарищ Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба”. Но Сталину, который умел и маневрировать, и действовать решительно, удалось дважды разгромить оппозиционеров – причем во второй раз был разбит и примкнувший к ним Троцкий. К 1927 году Каменев с Зиновьевым полностью проиграли борьбу за наследие Ленина, а после XV съезда лишились всех своих постов, кремлевских квартир и членства в партии и были отправлены в ссылку в Калугу (а Троцкого выслали в Алма-Ату, а впоследствии – за рубеж). И началась череда унижений, которые были бы невозможны при жизни Ленина. Каменев (как и Зиновьев и многие другие бывшие руководители) был безвозвратно отравлен фимиамом власти и не представлял себе жизни вне партии – он превратился бы в жалкого и безвластного “обывателя”, в объект презрения настоящих партийцев. Лев Борисович привык считать себя человеком особого, высшего сорта, имеющим право распоряжаться судьбами “обывателей”-муравьев, ползающих где-то там внизу, у его ног. Даже став ссыльным, он не отказался и уже не мог отказаться от этого мироощущения. И через унижение готов был “на брюхе приползти” обратно в партию. Если при этом надо было публично покаяться и отречься от былых взглядов – не беда. Лишь бы вновь встать в одну шеренгу с вершителями человеческих судеб. Покаяние и отречение состоялось в виде статей в “Правде” с осуждением Троцкого и одобрением текущей линии партии, и по прошествии полугода Каменев был восстановлен в ВКП(б), возвращен из ссылки и назначен начальником Научно-технического управления ВСНХ СССР. Но после неосторожного разговора с Бухариным получил партийное порицание и весной 1929 года был переведен на пост председателя Главного концессионного комитета при СНК СССР. Оба поста были малозначительными, а условия работы были таковы, что Каменев на службе просто просиживал штаны, ничем толком не занимаясь. Но Лев Борисович продолжал считать себя важным политическим деятелем, который лишь в силу неудачно сложившихся обстоятельств временно отстранен от рычагов власти и непременно вернется к ней при первой же возможности – ведь без него никак не обойдутся во время экономического и политического кризиса, который неумолимо надвигался.

Наступала эпоха “великого перелома” – Сталин готовился к сплошной коллективизации крестьянских хозяйств. Однако почему-то не спешил звать на помощь бывших оппозиционеров. Страна вступила в кризис, а к обязанностям Каменева добавилось всего лишь руководство издательством “Академия”. Все же это было ближе к интересам Льва Борисовича, не связанным с партийной работой, чем концессии, и он погрузился в издательское дело и сочинение предисловий к издаваемым книгам. Но кризис бушевал, свирепствовал голод, страна была охвачена крестьянскими восстаниями, и Каменев не мог совсем отвлечься от политики. На отдыхе в Гаграх он встречался и вел беседы с опальными партийными деятелями, а дачу в Ильинском делил с Зиновьевым. В середине сентября 1932 года Зиновьев передал ему для ознакомления “рютинскую платформу” с зубодробительной критикой Сталина. Но Рютин и его сообщники вскоре были арестованы ОГПУ, и чекисты легко установили, кто именно успел познакомиться с документом. В начале октября 1932 года Зиновьев и Каменев были вызваны на допросы в ЦКК, по результатам которых их вновь исключили из партии и отправили в ссылку. Каменев поехал в Минусинск. Амбиций у него поубавилось, но жизнь “вне партии” по-прежнему была невыносима. Настало время вновь “ползти на брюхе”. В апреле 1933 года было написано письмо в ЦК и ЦКК с просьбой о восстановлении в партии. Человек, который несколько лет назад публично отказывал генсеку в праве быть вождем партии, теперь объявлял Сталина преемником Ленина, каялся за то, что посмел допускать критику личности вождя, и признавал ошибочность и даже преступность своей прошлой политической деятельности. Аналогичную челобитную подал и Зиновьев. Вождь смилостивился, письма были напечатаны в “Правде”, членство в партии возвращено. Бывшим оппозиционерам даже дали возможность выступить на XVII съезде ВКП(б) с критикой своих прошлых ошибок и восхвалением партийного руководства. Появились ли у Каменева вновь надежды на возвращение в политику? Но “съезд победителей” состоялся в начале 1934 года, а в конце года произошло убийство Кирова, запустившее процесс физической ликвидации Сталиным “побежденных” – бывших вождей оппозиции, первыми из которых были арестованы Каменев и Зиновьев.