Анатомия «кремлевского дела»

заявила о необходимости убийства Сталина, причем она сказала, что сама готова была бы убить Сталина… Борис Розенфельд разделял взгляды матери [265] .

Можно только гадать, что испытал молодой человек, знакомясь с этими показаниями. В протоколе же его допроса от 2 марта 1935 года дело представлено так, будто Борис сам показал о террористических намерениях матери:

В 1932 г., после высылки Зиновьева и Каменева в Минусинск за контрреволюционную деятельность, моя мать – Н. А. Розенфельд в моем присутствии в состоянии аффекта заявила, что она готова убить Сталина [266] .

265

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 204.

266

Там же. Л. 237.

Однако, несмотря на показания отца, Борис настаивал на том, что террористических намерений матери не разделял:

Я ее тогда резко оборвал и просил ее замолчать [267] .

Однако следователь и не думал идти на поводу у подследственного и попросту отмахнулся от смехотворных возражений Бориса, которые к тому же опровергались зафиксированными в протоколе показаниями его отца. Борис все же не сдавался и всеми силами старался отвести от себя смертельно опасные обвинения в терроризме, допустив даже, что родители могли его оговорить. Правда, он не смог привести правдоподобных оснований для такого предположения, а следователь тем временем продолжал давить – ведь ход допроса был спланирован заранее, а измученный, испуганный и к тому же застигнутый врасплох чудовищными обвинениями подследственный был не в силах оказать должного сопротивления. Следователь заходил с разных сторон, но бил в одну точку, подкрепляя свои аргументы показаниями матери и отца Бориса, а также Екатерины Мухановой. Тогда Борис избрал единственную доступную ему тактику – отрицать причастность к террору несмотря ни на что. С помощью этой тактики ему удалось продержаться до конца допроса, но опытному следователю было ясно, что подследственный морально сломлен и уже на следующем допросе даст нужные показания. К тому же, по всей видимости, по итогам состоявшегося допроса (а также на основании показаний Н. Б. Розенфельда от 28 февраля) в ночь с 3 на 4 марта 1935 года арестовали Сергея Седова [268] .

267

Там же.

268

“Милая моя Ресничка!” Сергей Седов. Письма из ссылки. СПб., НИЦ “Мемориал”, 2006, с. 46.

34

Теперь по разработанному чекистами плану следствия пора было приступать к получению показаний непосредственно на Л. Б. Каменева. Для этого следователю Чертоку было поручено провести очередной допрос Нины Розенфельд. Точнее, составить очередной протокол. И такой протокол был составлен 4 марта 1935 года. Опираясь на только что полученные от ее бывшего мужа показания о том, что Каменев “прямо влиял” на формирование его “контрреволюционных и террористических настроений”, следователь поставил перед Ниной Александровной вопрос ребром: “К какому выводу в результате бесед Розенфельда с Каменевым пришли вы и Розенфельд Н. Б.?” И зафиксировал ответ:

Мы пришли к выводу о необходимости активной борьбы с руководством ВКП(б) вплоть до террористических актов… На это в значительной мере повлиял Каменев Л. Б., который, как это мне передавал Розенфельд Н. Б., говорил последнему о необходимости устранения Сталина… Об этом мне сообщил Розенфельд Н. Б. в 1933 году… Разговор происходил у меня на квартире. Я, возможно, об этом говорила Мухановой Екатерине Константиновне [269] .

Следствие заметно ускорилось, что позволяет сделать вывод о несомненных успехах чекистов в подчинении жертв своей воле. Стоило подследственным сделать первые, пусть и неполные, признания в терроре (точнее – поставить свою подпись под протоколами, в которых имелось хотя бы упоминание о терроре), их способность сопротивляться следствию и сама возможность подобного сопротивления быстро сходили на нет. И вот уже от их имени можно было нагромождать любую ложь, сколь бы абсурдной та ни выглядела. Следствие начало пользоваться этим в полной мере. В тот же день, 4 марта, следователь Каган допросил Екатерину Муханову. Согласно уточненному плану, ему необходимо было отразить в протоколе, что террористические намерения обсуждались Розенфельд и Мухановой до увольнения последней из Кремля в самом конце 1933 года. Он продемонстрировал Екатерине показание Розенфельд о том, что та, возможно, говорила с ней об устранении Сталина в 1933 году (при этом слово “возможно” было, разумеется, из демонстрации исключено), и потребовал подтверждения о том, что разговоры об убийстве Сталина велись и раньше. И Екатерине пришлось вспоминать, что,

269

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 8.

кажется, в 1932 г. Н. А. Розенфельд после ссылки Каменева у нее на квартире говорила мне, что Каменев подвергается несправедливым гонениям, что лучшие люди страны заключаются в тюрьмы и ссылаются. Обвиняла она в этом руководство партии и в первую очередь Сталина. Помню, что еще тогда Розенфельд мне говорила, что на Ленина было покушение, совершенное Каплан, а на Сталина вот никак не организуют. Она считала, что нужна русская Шарлотта Корде для спасения русского народа [270] .

270

Там же. Л. 10.

Дальше в ход пошли уж совсем фантастические измышления – следователь принялся настаивать, что в 1932 году в присутствии Мухановой Н. А. Розенфельд прямо говорила о своей готовности убить Сталина. Этот эпизод подробно отражен в протоколах допросов Николая Борисовича и Бориса Николаевича Розенфельдов, однако ни тот ни другой ни словом не упоминают о присутствии при этом Мухановой. Напомним, что в протоколе допроса Н. Б. Розенфельда (28 февраля 1935 года) данный эпизод выглядит так:

Еще в 1932 г., после высылки Каменева и Зиновьева, Н. А. Розенфельд мне заявила о необходимости убийства Сталина, причем она сказала, что сама готова была бы убить Сталина. Она считала, что у руководства страной должны стоять Каменев и Зиновьев [271] .

271

Там же. Д. 107. Л. 204.

В протоколе допроса Бориса (2 марта 1935 года) тот же самый эпизод, как мы помним, описан следующим образом:

В 1932 г., после высылки Зиновьева и Каменева в Минусинск [Зиновьев на самом деле был отправлен в Кустанай] за контрреволюционную деятельность, моя мать – Н. А. Розенфельд в моем присутствии в состоянии аффекта заявила, что она готова убить Сталина. Я ее тогда резко оборвал и просил ее замолчать [272] .

В реальности Нина Александровна, скорее всего, произнесла что-нибудь вроде “убить его мало!”, прекрасно понимая, что за репрессиями в отношении Зиновьева и Каменева могут последовать большие неприятности для всей их родни. Но следователи прекрасно знали, как протоколировать подобные возгласы отчаяния. И как заставить подследственного признаться в том, чего не было. Мухановой пришлось подтвердить свое присутствие в момент злосчастного возгласа. И это было равносильно признанию в террористических устремлениях еще в 1932 году, чего следствие и добивалось. Теперь “выяснилось”, что на момент знакомства с “английской шпионкой” Бенгсон Муханова по духу своему уже была законченной террористкой. Чекистам оставалось лишь составить подробный план убийства Сталина. И к началу марта у них уже имелись серьезные наработки в этом направлении.

272

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 237.

Согласно доступным документам, впервые тема проникновения “террористок” в личные апартаменты вождей всплыла в уже упоминавшемся протоколе допроса библиотекарши Н. И. Бураго от 2 марта 1935 года. Давая по требованию следователя Сидорова характеристику своей коллеге З. И. Давыдовой, Наталья Ивановна сообщила:

К характеристике Давыдовой добавлю еще следующее: Давыдова была в неплохих отношениях с Розенфельд Н. А. и Мухановой Е. К., об антисоветских настроениях которых я показывала 9 февраля. Муханову она поддерживала перед ее увольнением. Розенфельд она (как и меня) устроила через Минервину на работу в личную библиотеку Молотова… [273]

273

Там же. Л. 250–251.

Через какое-то время следователь неожиданно спросил у Бураго:

Нам известно, что Муханова пыталась попасть на работу в личные библиотеки членов правительства. Что вы можете показать об этом? [274]

Нам пока неизвестно, у кого именно из арестованных следствие получило эти данные. Наталья Ивановна тут же ответила:

Муханова ко мне с такими просьбами не обращалась. Я знаю, что она просила об этом Давыдову, которая имела возможность устроить ее через Минервину. Кроме того, я знаю из бесед, которые были в моем присутствии, что Розенфельд настойчиво пыталась устроить Муханову через Минервину на работу в библиотеку Молотова. Наконец, Розенфельд при мне говорила Мухановой: “Подожди, Муха, пойдем работать в библиотеку к Сталину”. При мне же Розенфельд спрашивала Давыдову, нет ли работы в библиотеке Сталина и нет ли возможности там получить работу для нее и Мухановой [275] .

274

Там же. Л. 257.

275

Там же. Л. 257–258.

Чекисты всерьез взялись за разработку этой многообещающей версии – ведь только так можно было выстроить хоть сколько-нибудь правдоподобную версию покушения на Сталина. Позже (7 марта) по этому же поводу была допрошена и З. И. Давыдова. Интересно, что до того, как в 1931 году произошло объединение трех библиотек в одну – Правительственную, беспартийная Давыдова заведовала библиотекой Президиума ВЦИК (это подтверждается сведениями, указанными на стр. 258 Списка абонентов московской телефонной сети за 1929 год). Она рассказала следующее:

Когда в 1931 г. надо было заменить работавшую в библиотеке Молотова Малявину-Донскую, Розенфельд предложила свои услуги Минервиной, работавшей там. В 1933 году Розенфельд пыталась устроить Муханову на работу в библиотеку Молотова. Об этом неоднократно просили меня и Розенфельд, и Муханова. Розенфельд через меня также хотела устроиться на работу в библиотеку Калинина. Два раза я ее туда в начале 1934 г. брала для временной работы… В конце 1933 года А. С. Енукидзе предложил Л. Н. Минервиной работать в библиотеке Сталина. Об этом узнали Розенфельд и Муханова. Они неоднократно после этого просили меня устроить их через Минервину на работу в библиотеку Сталина… Так как Минервина работать в библиотеке Сталина не начинала, окончилась неудачно и попытка Мухановой и Розенфельд попасть на квартиру Сталина… Она сама отказалась от этой работы, поэтому отпал и вопрос о Мухановой и Розенфельд [276] .

276

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 47.