Анатомия «кремлевского дела»

Надо же! Человек уехал из России еще до революции, в СССР побывал лишь один раз в 1926 году (если действительно побывал), но как остро он беспокоится о благополучии страны, как горячо болеет за дело построения социализма!

Ряскин заявил, что в СССР троцкисты имеют ценные кадры, что в стране имеется благоприятная обстановка для развития троцкистской деятельности. В 1933 году Ряскин говорил мне, что для России перед троцкистами стоит задача возможно большего развития отдельных групп сочувствующих [402] .

402

Там же. Л. 187–188.

Далеко, ох далеко демонический Ряскин от СССР! Но для него и океан – не преграда. Мысленно он там, в Стране Советов, ночами не спит, строит планы свержения существующей власти, наносящей СССР глубочайший вред.

Примерно в мае 1933 г. Ряскин заговорил со мной о том, что наряду с указанной выше работой надо создавать кадры людей, способных на самые решительные и крайние формы борьбы с ВКП(б). Он объяснил мне, что считает необходимым создание террористических групп для убийства Сталина и других руководителей ВКП(б), что эта деятельность может явиться наиболее действительным средством к возврату Троцкого в СССР, к кормилу правления. Я робко возражал против доводов Ряскина, стараясь собрать в себе все, что было во мне честного, чтобы противостоять Ряскину [403] .

403

Там же. Л. 188.

Ну куда там. Разве кто-нибудь в силах противостоять этому дьяволу во плоти! В ответ только и промямлишь трясущимися губами, тихо-тихо: “Приеду в Союз, посмотрю” [404] .

Тут у Дмитриева закончилась фантазия, и он отложил допрос на следующий раз, чтобы собраться с мыслями. Как хороший сценарист, он прервался на самом интересном месте, обещая продолжение от лица своего “литературного персонажа” (“в дальнейших показаниях я сообщу, что было дальше”).

Заметим, что следствие по линии “группы Чернявского” развивалось по той же схеме, что и по линии Правительственной библиотеки. И здесь, и там найдены были некие “иностранные кукловоды”, грозные силы, из-за кулис направляющие деятельность доморощенных террористов. Правда, и в том, и в другом случае “иностранцы” были не совсем иностранными: Ряскин – эмигрант из России с какими-то связями в Союзе, Бенгсон – вообще советская подданная, правда, с иностранными корнями. Но Ряскина можно было попытаться связать с самим Троцким, а Бенгсон – с англичанами. В итоге это и было сделано, в результате чего Ежов смог выступить с соответствующим сообщением на июньском пленуме ЦК. Причем выдуманный Ряскин из-за своей бесплотности на всякий случай остался за кадром, а Бенгсон была обозначена как “шпионка Х” (сама она ничего не подозревала и продолжала как ни в чем не бывало ходить на работу в английское консульство).

404

Там же.

52

Как уже говорилось, Екатерина Муханова и Нина Розенфельд 4 и 7 марта соответственно вынуждены были на допросах признаться в подготовке террористического акта против Сталина. 10 марта 1935 года во время допроса Н. А. Розенфельд следователь Черток продолжил украшение рожденного чекистами “заговора” подробностями, которые, по задумке лубянских специалистов, должны были придать их выдумке некое правдоподобие. Для начала следователь привел показания Розенфельд в соответствие с недавно полученными признаниями Мухановой о “контрреволюционной группе” библиотекарш в составе самой Нины Александровны, Мухановой, Бураго, Давыдовой, Раевской и почему-то Барута (который был отнесен Мухановой к отдельной группе в Оружейной палате Кремля). Так как Каган при допросе Мухановой 8 марта 1935 года по какой-то причине забыл о Клавдии Синелобовой, этот пробел поручили восполнить Чертоку, что он и сделал, добавив Клавдию в список “контрреволюционных библиотекарш”. Далее Черток уточнил детали подготовки теракта и сведения о его вдохновителях. В протоколе допроса Н. А. Розенфельд от 10 марта зафиксировано:

Как я, так и мой бывший муж Розенфельд Н. Б. не скрывали друг от друга свою враждебность к Советской власти, ее руководителям, особенно к Сталину, и в то же время свое большое сочувствие к Зиновьеву и Каменеву. В 1932 году во время высылки Каменева в Минусинск я указала Розенфельду, что очень сочувствую Зиновьеву и Каменеву и что я для того, чтобы облегчить их положение, готова пойти на убийство Сталина, которого я считаю виновником их высылки. Думаю, что эти мои намерения Розенфельд передал Каменеву Л. Б. Примерно в середине 1933 года Розенфельд у меня дома напомнил мне про этот разговор и заявил, что единственный выход для изменения тяжелого положения Каменева и Зиновьева – это убийство Сталина, в котором, как это подчеркнул Розенфельд, “все зло”. Розенфельд мне тогда заявил, что на это есть прямая директива Каменева Л. Б. [405] .

405

Там же. Д. 108. Л. 90.

Если на допросе Н. Б. Розенфельда 5 марта речь шла лишь о “тезисе” Зиновьева и Каменева, “что только устранение Сталина может изменить положение в стране и вернуть их к политической жизни”, то теперь, 10 марта, этот тезис превратился в “прямую директиву”.

В протоколе было отражено, что Нина Розенфельд сообщала бывшему мужу обо всех успехах и неудачах на пути к достижению заветной цели, а тот в свою очередь ободрял ее, утверждая, что и зиновьевцы готовятся к осуществлению теракта. Правда, уверяла Розенфельд, к началу 1934 года подготовка теракта прекратилась в связи с увольнением Мухановой из Кремля, и следователю не удалось убедить ее в том, что подготовка шла до дня ареста. Тогда Черток занялся выяснением того, какое оружие собирались использовать “террористки”. С огнестрельным оружием сразу у следствия не задалось, потому что ни у одной из библиотекарш при обыске такового не было обнаружено. Поэтому пришлось отразить в протоколе несколько опереточную версию теракта:

Мы (я и Муханова) также обсуждали вопрос и о возможности отравления. Мы считали, что если бы нам удалось проникнуть в личную библиотеку Сталина, то было бы возможно подсыпать яду в пищу или самим, или используя кого-либо. Муханова считала, что яд пригодится и для того, чтобы она могла покончить самоубийством после совершения террористического акта [406] .

Плохо было то, что и яда при обыске обнаружить не удалось. Пришлось заносить в протокол откровенно неубедительные показания. На вопрос следователя, каким путем предполагалось достать яд, последовал ответ Нины Александровны:

406

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 91–92.

Яд – стрихнин у меня был. Об этом я сообщила Мухановой… Этот яд в течение длительного времени был у меня дома. Я когда-то этим ядом травила крыс. Яд этот хранился во флаконе, который находился запрятанным или в сундуке, или в столе [407] .

И куда же этот яд делся?

Не могу сказать точно. Мне кажется, что я этот яд выбросила. Если я его не выбросила, то он и сейчас хранится в моей квартире. Где этот яд хранится, я точно не помню [408] .

407

Там же. Л. 92.

408

Там же.

Ну да, так далеко засунула, что и чекисты при обыске не смогли найти, и сама не помнит – куда. Вот тебе и раз, а как же теракт? Видать, действительно передумали библиотекарши убивать Сталина в начале 1934 года.

53

В тот же день, 10 марта, допрашивали Н. Б. Розенфельда. За три дня до этого, 7 марта, арестовали жену Каменева Татьяну Глебову, и теперь заместитель начальника СПО ГУГБ Г. С. Люшков, которому назавтра предстояло “работать” с Татьяной Ивановной, должен был срочно получить у Николая Борисовича на нее компромат. Тот поведал следователю, что один из его рисунков, на котором Сталин был изображен в карикатурном виде, висел на стене в квартире Каменевых до середины 1934 года. Также в протокол было занесено его мнение, что Глебова не могла не разделять контрреволюционных устремлений мужа.

Татьяна Ивановна была второй женой Л. Б. Каменева (как и тот – ее вторым мужем). Родилась Татьяна Ивановна в 1895 году, ее отец Иоган Петрович Исгейм (вероятно, обрусевший немец) до революции был аптекарем, а после революции работал “в советских учреждениях”, умер в 1920 году. Первый муж Татьяны – Михаил Федорович Афремов, “студент из семьи московских домовладельцев”, скончался и того раньше – в 1917 году. Знакомство Глебовой с Каменевым состоялось, скорее всего, в конце 1922-го или начале 1923-го – в январе 1935 года Глебова в письме к уже осужденному Каменеву, укоряя его за то, что тот злоупотребил ее доверием, напоминала, что сама проявляла к нему доверие в течение двенадцати лет (тем не менее современный биограф Л. Б. Каменева утверждает, без ссылок на источник, что брак Л. Б. Каменева и Ольги Каменевой распался в 1926 году [409] ). А в письме к Сталину Глебова, стараясь защитить мужа, сообщала вождю, какой хорошей женой она для него была:

409

Кочетова А. Лев Каменев: “Я не согласен”. М.: РОССПЭН, 2022, с. 22.

Я знаю сейчас, кажется, действительно, чем дышит Л. Б. Он делится со мной каждой мыслью. Я завоевала это право тем, что никогда не была “женой-обывательницей” – личная моя жизнь с ним была всегда крайне тяжела во многих отношениях – но я была ему действительно другом и товарищем и боролась изо всех сил, чтоб сохранить его для партии, как это мне и было наказано в 24 году Надеждой Константиновной, а также и Софьей Николаевной Смидович в последнее время [410] .

410

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 199. Л. 54.