Анна, Ханна и Юханна

– Он еще поживет добрую толику времени в двадцатом веке. Во всяком случае, в тысяча девятьсот десятом году он еще будет с нами.Облегчению Ханны не было границ. Сейчас шло лишь лето тысяча восемьсот девяносто четвертого года. До двадцатого века еще далеко. Но только после того, как Юханнес распрощался и ушел, Ханна принялась считать и с удивлением обнаружила, что Йону осталось жить всего шестнадцать лет. Но выходило, что Рагнару в то время будет двадцать шесть, Йону девятнадцать, а Эрику восемнадцать. На мельнице будут работать три здоровых сильных парня.

– Да и тебе повезло, бедняжка. Тебе будет шестнадцать, ты будешь почти взрослым, – довольно шептала она Августу, прижав его к груди.

– Вид у тебя просто счастливый, – заметил Йон, придя в дом к обеду, и Ханна кивнула, но не стала объяснять причину. В ушах ее до сих пор звучали прощальные слова Юханнеса: «Одно слово Бруману о нашем разговоре, и он, чего доброго, умрет из одного только духа противоречия».

Когда они вечером легли спать, Ханна, невзирая на усталость, никак не могла заснуть. То и дело она вспоминала мать, и воспоминания эти причиняли ей боль, вызывая мучительные мысли.

– Вид у тебя совсем измученный, – сказал ей Йон за завтраком.

– Меня изводят дурные мысли. – Ханна покраснела, но не смогла сдержаться. – Это было той зимой, когда я носила Рагнара. Мать заставила меня помогать резать скотину, она велела отмывать требуху от крови в ведре! Когда же в доме на холме умерла одна старуха, она – вы не поверите – велела мне пойти туда и обмыть тело. Она делала все это для того, чтобы мальчик в моем животе загнил и умер. – Ханна торжествующе улыбнулась и уставила палец в Рагнара, спавшего на сундуке. – Но он родился в срок и был здоровее и красивее всех ее собственных детей.

Йон в ответ смог лишь покачать головой. Но, уходя на работу, он остановился в дверях, обернулся и сказал:

– Из всего этого можно сделать один вывод: старые суеверия – страшная чепуха.

Во время уборки урожая Август Ольссон вдруг почувствовал боль в груди и прилег под дерево отдохнуть. Через несколько часов сыновья решили разбудить его и, подойдя, обнаружили, что он умер. Они молча стояли вокруг него. Его смерть не удивила и не испугала их. Старый Август просто не пережил смерти Майи-Лизы.

Завещания старик не оставил, поэтому усадьба досталась сыновьям. Роберт, отказавшийся от намерения уехать в Америку, и Рудольф, такой же трудолюбивый, как Ханна, обосновались в Люккане. Адольф еще на несколько лет остался работать на мельнице у Норвежских водопадов. Когда сыновья мельника повзрослели и начали работать сами, Адольф взял свою долю наследства деньгами и уехал в Америку.Ни один из братьев Ханны не женился.

На похороны отца приехала наконец Астрид с мужем и детьми. Йон часто внимательно поглядывал на свояченицу, которой очень шло фабричное цветастое платье. Она была красива, дружелюбна со всеми, охотно и много говорила, любила петь колыбельные песни детям и пела в церковном хоре.

Нравом и характером сестры были совершенно не похожи друг на друга. Конечно, между ними было некоторое сходство – в осанке, фигуре, в чертах лица.

Но в сравнении с красавицей Астрид Ханна выглядела по-крестьянски тяжеловесной. Если Астрид взбегала на холмы бегом, то Ханна поднималась по склону степенно и размеренно. На лице Астрид отражались все ее чувства, и выражение его менялось как апрельская погода. Лицо Ханны было больше похоже на застывшую маску. Астрид без умолку болтала и пела, Ханна молчала; смеясь, Астрид, не стесняясь, запрокидывала голову, Ханна же в лучшем случае могла несколько раз фыркнуть, но потом смущенно закрывала ладонью рот, стыдясь своего смеха. Йон очень нежно относился к жене, но все же раздражался и думал, что ей не мешало бы снять платок и показать людям свои красивые волосы, а заодно надеть что-нибудь другое вместо черной или коричневой домотканой одежды.

Астрид говорила это вслух:

– Ну почему ты одеваешься как старуха? Пойдем, примеришь мою зеленую юбку и цветастую блузку.

– Я никогда не осмелюсь это надеть, хоть дай мне десять крон в придачу, – хихикнув, ответила Ханна, и Астрид поняла, что сестра не притворяется, она и в самом деле никогда не осмелится это сделать.

Но в одном ошибиться было нельзя: сестры любили друг друга. Ханна не испытывала ни капли зависти или отчуждения, хотя могла иногда пройтись насчет высокомерия и тщеславия сестры. К этим словам Астрид относилась легко, но сестру любила нежно и сочувственно.

– Ты слишком зажата, – говорила Астрид.

– Такая уж я уродилась.

Этим такие разговоры всегда и ограничивались.

Йона сильно тянуло к свояченице, к ее легкому, светлому характеру, но он стеснялся этого чувства и никогда не давал ему воли. Однажды он, правда, сказал:

– Знаешь, ты не от мира сего.

Астрид рассмеялась, но Йон заметил, что Ханна сильно испугалась.

В разговор вмешался свояк, говоривший на сочном норвежском наречии.

– Мой женка ангел, – сказал он, – когда она не тролль. Так что, понимаешь, мне не так уж легко приходится.

Все рассмеялись, все, кроме Ханны, которая покраснела и закусила нижнюю губу. Она вспомнила безумную выходку Астрид, подумалось Йону.

За последние годы Йон Бруман сильно привязался к мужу Астрид, честному рыботорговцу, надежному норвежскому парню, великодушному и умному. Они стали друзьями, часто встречаясь на озере ранним утром. Именно здесь, на озере, сидя в лодке, Бруман узнал, что между Норвегией и Швецией назревает кризис, а может быть, и кое-что похуже.

Голос Арне Хенриксена загремел над озером с такой силой, что распугал всю рыбу.

– Настает конец шведскому владычеству! – кричал он. – Это уже носится в воздухе. Это уже можно пощупать. У нас есть и люди, и оружие.

Йон вспомнил свои поездки во Фредриксхалл, где бедные крестьяне из шведского Даля смиренно стояли в очереди на рынке, чтобы продать скот, сено и сливочное масло.

– Я говорю о господах в Стокгольме, – сказал Арне, – а не о вас.

– Но именно нас вы будете убивать, если придете к нам с оружием.

– Мы претерпели множество несправедливостей, и виноват в них ваш король, этот негодяй.

Йон Бруман несказанно удивился своим чувствам. Никогда прежде не думал, что он до мозга костей швед. В какой-то момент он испытал непреодолимое желание сбросить этого норвежского болтуна в воду. Но Арне не заметил его враждебности и пустился в длинные рассуждения о духе и букве Эйдсволльской конституции, которая давала невиданные в истории права простым людям. Потом Арне принялся говорить о консульском кризисе.

Бруман слышал разговоры обо всех этих предметах, но, как и большинство шведов, не придавал им – в отличие от норвежцев – никакого значения. Только теперь он узнал, что делала в стортинге партия «Венстре», желавшая иметь в Норвегии собственного министра иностранных дел. Узнал он и о том, что норвежцы уже давно пытаются избавиться от значка унии на государственных флагах, поднятых на мачтах норвежских кораблей, бороздящих международные воды.