Анна, Ханна и Юханна
Шрифт:
Когда они выехали на Рослагсвеген, где почти не было машин, Рикард сказал:
– Знаешь, ночью мне пришла в голову одна мысль. Ты потому с таким упрямством цепляешься за жизнь в этих проклятых каменных джунглях, что боишься садов.
– О господи!
«Но ведь он прав, – подумала Анна. – Бетонные пригороды лишены таинственности. В неоновом свете нет места мистике, символам, сокровенным отношениям с деревьями и цветами. Так же как и с горами».
– О господи, – повторила она.
– Что ты имеешь в виду?
– Это очень печально, Рикард, что мы жили так… грустно все эти годы. Как будто в бреду.
Наступило долгое молчание и, совершая обгон, Рикард сказал:
– Для того
У поворота их встретил пожилой человек, и дальше они затряслись по узкой, вымощенной гравием дороге. Анна подумала, что все хуже, чем она предполагала. Зимой дорогу надо чистить. Весной она залита талой водой. Но вокруг зеленел лес, настоящий дремучий лес с осинами, березами и кленами среди сосен.
Впереди, словно выползли из леса, показались два маленьких домика – дачных домика в стиле шестидесятых. Они как будто спали, поблескивая застекленными верандами. Между осинами блестела вода – не море, но большое тихое озеро.
– Боже мой, – сказала Анна и, видя удивленный взгляд старика, продолжила: – Я просто не могу понять, почему вы продаете этот участок.
– У меня летом умерла жена.
Анна прикусила язык.
Мужчины начали осмотр с колодца. Слышались мудреные слова, вроде «водоносного слоя». Говорили о трудностях с водоснабжением зимой. Анна перестала их слушать и принялась осматривать усадьбу. Как и говорил Рикард, были здесь и горы с плоскими каменными площадками, отвесными обрывами и расщелинами. Все здесь было как она себе представляла множество раз. У озера виднелась маленькая избушка, покосившаяся, заброшенная и удивительная.Был на участке и фруктовый сад – с подветренной стороны, подальше от озера. Две старые яблони склонялись под тяжестью плодов. Анна прислонилась спиной к шероховатому стволу одной из них и сказала: «Привет». Конечно же она знает эту яблоню уже тысячу лет.
В следующие выходные Анна и Мария поехали в Гётеборг. Мария занялась домом старухи у моря – она убиралась, болтала, готовила еду. Анна почти все время провела с матерью в доме престарелых. Они говорили о Ханне.
– Мне кажется, что я как будто живу с твоей мамой. Кажется, я начинаю ее понимать.
– Знаешь, мне, например, трудно составить представление о тебе и твоей жизни. Ты стоишь слишком близко, и я не могу рассмотреть тебя целиком. Получается, что мы меньше всего понимаем тех, кого больше всех любим.– Я всегда понимала, что ты очень таинственный человек, и поэтому думаю, тебе стоит рассказать о себе. Ты очень хороший рассказчик, мама.
На обратном пути Анна рассказывала Марии о Ханне из Дальслана. – Это была твоя прабабушка.
Они вернулись домой. Начался следующий рабочий день. Анна бродила по комнате, переходя от одной книжной полки к другой, и читала названия книг на корешках, ища значимые для нее слова.
Она искала образец?
Нет, задачи ее были сейчас куда более практичными. Она думала о том, что все это надо упаковать и отвезти в домики у озера. Рикард уже сказал ей, как когда-то Рагнар Ханне:
– Здесь масса старого хлама, надо убрать его отсюда.
Она в ответ подумала то же, что подумала Ханна: «Неужели все, что я собирала и копила годами, – всего лишь никому не нужный хлам?»
Она задержалась у полки с лирикой – Экелёф, Стагнелиус, Мартинсон, Бойе. До Анны вдруг дошло, что она охотится за стилем, за маминым стилем. Она подумала и о том, что у каждого человека есть собственный, уникальный и неповторимый стиль. Ясно, что сама она пока его не нашла, да и невозможно найти его здесь. Было бы самонадеянностью с ее стороны думать, что мелодия снова зазвучит сама по себе, как это случилось однажды.Но если она проявит терпение, если у нее хватит сил ждать, то,
возможно, она найдет и свою неповторимую тональность.Юханна Родилась в 1902-м, умерла в 1987 году
Моя жизнь отчетливо делится на две части. Первая часть – это восемь первых лет детства. Эта часть кажется мне такой же долгой, как и следующие семьдесят с лишним лет. Оглядываясь на эту вторую половину, я вижу четыре события, изменившие меня как личность.
Первое событие произошло, когда невидимая рука помешала мне открыть дверь. Это было чудо, позволившее мне прожить осмысленную жизнь.
Следующее решающее событие произошло, когда мне удалось найти работу, которая нравилась, работу, благодаря которой я стала самостоятельным человеком и вступила в социал-демократическую партию.
Потом были любовь и замужество.
Четвертое событие произошло, когда я родила дочь и назвала ее в честь старой повитухи с Норвежских водопадов. Это событие имело продолжение, когда она родила ребенка, а у меня появилась внучка.
То, что происходило между этими событиями, можно назвать обычной женской жизнью: много волнений, тяжелая работа, великое счастье, много побед и еще больше поражений. И, разумеется, заботы и горести, которыми была полна вся жизнь.
Я много думала о горестях, ведь именно из них рождается понимание. Заботы сменялись радостями. Мы никогда не стали бы людьми, если бы у нас не было печалей, если бы они не составляли основу нашего бытия.
Еще одно должна я сказать, прежде чем перейду к повествованию. Я всегда стремилась к правде, будучи по-детски убежденной в том, что она неделима и существует. Когда же эта истина раскололась на сотни не похожих друг на друга истин, мне стало труднее их обдумывать.
У меня нет слов, какими я могла бы описать первые восемь лет моей жизни в Дальслане. Возможно, я покончила с воспоминаниями о ней после рождения Анны, порвала с ними ради нее. Я сделала это для того, чтобы нам было весело и радостно. Но также и для того, чтобы она чувствовала себя как дома в мире, который возникает в пространстве между ребенком, нашими рассказами и природой. Теперь я не знаю, смогла ли чего-то этим добиться. Во всяком случае, Анна не стала счастливым человеком.
С годами и я утратила связь с детством. Это стало особенно ясно, когда Анна свозила меня в Дальслан. Я узнала все – пороги, озера, деревья и тропинки. Но они меня забыли. Это было очень горько, и я горько плакала.Не стоит возвращаться в святые места.
* * *
Городское дитя родилось из Юханны в швейной мастерской на углу Хага-Нюгатан и Пороховой улицы. Там приятно пахло новыми тканями, там было тесно, как в кукольном шкафчике, там была масса коробок, полных тайн. Ленты, пружинки, иголки, булавки – все то великолепие, которое можно было разложить на темно-коричневом полированном столе. Больше всего мне нравились коробочки с мотками шелка.
– Надо чисто вымыть пальцы, – говорила мне Лиза, и я терла руки до тех пор, пока кожа на кончиках пальцев не сморщивалась.
Я всегда начинала с фиолетовой коробочки, потом доставала нитки с искоркой розово-голубого цвета. Затем следовали светло-лиловые и темно-синие с проблеском красного.
– Это королевский цвет? – спрашивала я.
– Наверное, ты права, – отвечала Лиза и улыбалась.
Смеялась Лиза редко и никогда не кричала от удивления или гнева. Она была тихой и одинаковой, и поэтому мне было с ней очень спокойно. В первые дни я гуляла по магазину, а Лиза сидела в маленькой задней комнатке за швейной машинкой и шила мне платье из хлопковой ткани в мелкую серую и белую клетку.