Анна, Ханна и Юханна

В газетах писали, что женщины отбирают работу у мужчин. Требовали принятия нового закона, который бы запретил замужним женщинам получать профессию. Из всех магазинов исчезли девушки-продавщицы. Теперь за прилавками стояли владельцы. Меня, привыкшую к самостоятельности, привыкшую самой о себе заботиться, такая ситуация все больше и больше пугала.

Почти невозможно объяснить современным молодым женщинам, как жажда любви, переплетаясь со страхом, превращается в отчаянную охоту. Для нас это был вопрос выживания. Мы оказались в том же положении, что и наши матери, с той лишь разницей, что крестьянскую девушку в поисках жениха, способного ее содержать, поддерживала вся ее родня.

Если бы вы захотели увидеть впечатлительную, безумно влюбленную девушку, то вам стоило бы посмотреть на меня, когда я встретила Арне. Он работал мастером на большой судоверфи. Неужели кризис доберется и туда? Но я гнала прочь эти мысли и, когда мама сказала, что «это стоящий парень, который всегда сможет позаботиться о семье», вспылила:– Я бы вышла за него, даже если бы он был уличным бродягой.

Я уже говорила, что имею несчастную привычку выставлять себя лучшей, чем я есть на самом деле. Так сказать, приукрашивать себя. Голая правда заключалась в том, что я была просто вынуждена влюбиться именно теперь, когда Ниссе Нильссону с трудом удалось продать достаточно лосося, чтобы выплатить мне зарплату, а Грета, владелица сырного магазина, разорилась и пошла в служанки.

Но я и в самом деле была влюблена. Мое тело тосковало по Арне Карлбергу с нашей первой встречи. У меня потели ладони, сердце сильно стучало, а между ног становилось мокро. Впервые я поняла, что находящаяся там щель может испытывать неутолимый голод, а кровь – кипеть от желания.

Мы познакомились на митинге социал-демократического объединения. На трибуну один за другим выходили ораторы – одни мужчины, – говорили привычные слова о несправедливости и о том, что, невзирая на трудные времена, мы должны твердо стоять на своих требованиях. Под конец на трибуну взобрался какой-то великан и сказал, что женщины не только отнимают у мужчин рабочие места. Из-за них зарплаты становятся ниже, так как женщины соглашаются выполнять ту же работу, но не смеют требовать за нее такую же оплату.

Я так разозлилась, что забыла всю застенчивость, попросила слова и спросила, как собрание смотрит на жен спившихся мужиков, незамужних женщин, на всех вдов и одиноких матерей. Что прикажете им делать, чтобы накормить себя и своих детей?

Собрание зароптало.

Вот тогда на трибуну поднялся Арне и сказал, что он согласен с предыдущим оратором. Арне говорил, что проф союзы просто обязаны привлекать женщин на свою сторону и, безусловно, требовать, чтобы они работали на тех же условиях, что и мужчины.

Равная оплата за равный труд, сказал он. Именно тогда я впервые услышала эти слова.

Теперь собрание принялось неистово свистеть.

Я смотрела на него и испытывала уже описанные мною чувства. Он был невероятно хорош. Высокий, светловолосый, с чувственным и одновременно волевым лицом, синими глазами и мощным подбородком.

Наконец-то!

После собрания он подошел ко мне и предложил выпить с ним кофе. Мы пошли в кафе на Сёдра-Аллегатан, и там обнаружилось, что мы оба не любители кофе. Мы решили прогуляться по Аллее вдоль каналов. Мы бродили по городу полночи, обошли все набережные и все порты – Западный, Северный и Восточный. В конце концов мы устали и присели отдохнуть на цоколь памятника королю-воину у рынка Густава Адольфа. Арне сказал, что этот король был разбойником и несчастьем для народа и что не мешало бы честно сказать об этом современным людям.

Я рассмеялась. Я долго смотрела на Арне, вспомнив, как отец говорил о Карле XII, что тот был хорошо нацеленным пушечным ядром, покончившим с героической эпохой.Ночной холод пробирал до костей, мы замерзли, и Арне проводил меня до дома. У подъезда он сказал, что ему никогда в жизни не приходилось видеть ничего красивее горящей неподдельным гневом девушки.

У Арне была парусная лодка, которую он построил сам. В пятницу, перед самым закрытием, он вдруг появился на рынке и спросил, не хочу ли я в субботу прокатиться под парусом. Мы выйдем из шхер в открытое море и пройдем на север до Марстранда, а там поищем место для стоянки.

Он испытующе посмотрел на меня и сказал:

– Это путешествие потребует времени. Так что рассчитывай на то, что придется заночевать на судне.

Я кивнула. Я все поняла. Я была готова.

Он сказал также, чтобы я взяла теплую одежду. Он возьмет яйца, хлеб, масло и колбасу. Если я хочу чего-то еще, то это тоже можно будет взять.

Днем в субботу, закончив работу, я подобрала все остатки. Я видела, какими голодными глазами он смотрел на наши деликатесы, разложенные на прилавке.

Что я сказала матери? Этого я не помню.

А лучше всего я помню из тех выходных не Арне и не любовь на гамаке в каюте. Лучше всего я запомнила море и лодку.

Это было очень странно. К тому времени я прожила в Гётеборге много лет. Я все время чувствовала соленый запах моря, особенно когда дул западный ветер, но ни разу не видела море. Во все наши походы мы отправлялись в леса и в горы, то есть в глубь суши, а не на побережье. Естественно, я, как и другие, ходила в гавань, глазела на иностранные корабли и вдыхала запах пряностей, пеньки и экзотических фруктов. Как и все прочие жители Гётеборга, я часто стояла на набережной, там, где у Кунгсхольма неторопливо швартовались большие суда.

Но американские корабли с их наклонными трубами, мощные и элегантные, не принадлежали моему миру. Они предназначались для богатых.

И вот теперь я сидела в лодке с поднятыми парусами, в лодке, которая раскачивалась среди бесконечного простора. Синева простиралась до самого горизонта. Свист ветра, ощущение риска и нестерпимый блеск воды, от которого резало в глазах.

– Тебе надо было запастись кепкой с козырьком, – сказал Арне.

Но я не хотела никакой кепки, я хотела широко открытыми глазами смотреть на море и небо.

– Набрось на плечи рубашку, чтобы не обжечься на солнце, – сказал он.

Но я не хотела и накидывать рубашку. Я хотела впитывать это великолепие всем телом. Однако с рубашкой Арне не сдавался, и мне пришлось подчиниться. Я была ему за это очень благодарна, потому что, когда наступил вечер, кожа на лице и шее начала нестерпимо гореть.

– Слева по борту – вон там, видишь? – маяк Бэттё, – сказал Арне. – А вон там, вдали, Винга. Когда дойдем туда, сделаем поворот и поплывем на север по фарватеру между Инвингой и Вингой. Лодка там немного накренится, но это не опасно.

Я кивнула, и, когда Арне заложил поворот, лодка действительно накренилась так, что я вскрикнула, но не от страха, а от чувства головокружительного восторга.

– Тебе нравится?

«Нравится» было не самым подходящим словом, и я засмеялась, как ребенок.

– Это чудесно! – крикнула я.

Мы вышли из шхер в открытое море и пошли вдоль берега к северу при сильном бейдевинде. Ветер пел в парусах, шумели волны, окатывая нас солеными брызгами.

– Если тебе страшно, то я могу зарифить парус.