Анна, Ханна и Юханна

Была ли она счастлива до этого? Я не знаю.

Но она была счастлива, когда вышла замуж и стала уважаемой женщиной. Как сама Лиза говорила, главная заслуга в том, что Рагнар в конце концов пошел с ней под венец, принадлежала Ханне Бруман. За это Лиза была ей благодарна до конца своих дней. Помнится, я долго ломала голову, размышляя, что могла мама сказать Рагнару. Мне самой никогда не приходилось видеть, чтобы Рагнар всерьез воспринимал слова матери. Обычно Рагнар лишь смеялся над ней.

Я никогда не смеялась над матерью. Я ее ненавидела, я с ней ругалась и стыдилась ее.

Во время войны, когда с едой было совсем плохо, у меня начала расти грудь и пришли месячные. Мать сказала, что время сейчас плохое и мне надо опасаться, как бы чего не вышло. Я очень отчетливо помню, что мама стала бледной как полотно, когда учила меня делать прокладки.

– Пообещай мне, что будешь осторожной, – сказала она. – Берегись.

Я попыталась спросить, чего мне надо беречься, но она в ответ лишь фыркнула, покраснела и промолчала.

Как всегда, когда мне было трудно, я пошла к Лизе. Но на этот раз она мне не помогла. Она странно изменилась в лице и, запинаясь, сказала, что ей надо посоветоваться с Рагнаром. Я поняла, что плоха не сама по себе противная кровь, которая текла из меня. Было что-то хуже.

На следующий день Рагнар, смущаясь, коротко сказал, что мне надо быть осторожнее с парнями. Вот и все, что мне было положено знать. Остальное я узнала и поняла сама. Я вспомнила дурные слова, слышанные от братьев, о членах и влагалищах. Помогли мне, как всегда, воспоминания детства. Я вспомнила, как мы с трудом гнали через лес корову, чтобы повязать ее с быком в усадьбе моего деда. Мы тащили корову с Эриком, и когда привели ее на место, тетя угостила нас пирожками и соком.

Потом я смотрела, как бык оседлал корову. Тогда я подумала, что она совершает грех.Я узнала, как это происходит.

Летом Лиза родила своего первого ребенка, и мне пришлось всерьез поработать в магазине. Мне нравилась эта работа, я считала и отмеряла, резала ткань и болтала с покупательницами. Лиза увидела, что я очень прилежна, несмотря на мой юный возраст. Однажды днем она пришла в магазин с ребенком, принесла мне поесть и заглянула в кассу. Лиза просто не помнила себя от радости:

– Господи, ну теперь я знаю, куда тебя пристроить. Я тебя найму.

Благородные дамы с Вазы говорили, что у меня хороший вкус. Это была неправда. Я тайком смеялась над ними – они не понимали, что я просто всегда соглашалась с покупательницами, говоря: о да, здесь лучше всего подойдет желтая лента, а госпоже Хольм очень идет голубое.

Я многому научилась, и о людях я узнала в магазине гораздо больше, чем о тканях и лентах. Но лучше всего я постигла искусство работы в магазине.

Мать радовалась деньгам, которые я зарабатывала. Но ей очень не нравилось, что в магазине я все время была одна, без присмотра.

– Как только окончишь школу, пойдешь в служанки, – сказала она однажды. – Тогда тебя займут по-настоящему. Надо только найти приличную семью.

– Нет! Никогда!

Я выкрикнула эти слова. Я продолжала кричать свое «нет» все последние школьные годы, но это мне нисколько не помогло. Мать была упряма как вошь. Лиза тоже пыталась ее переубедить, но тщетно. Даже Рагнару не удалось ее поколебать. Попытался сказать свое слово и Эрик:

– Это глупость, мама. Девочка слишком умна, чтобы идти в прислуги.– Она не умнее других.

Я попала в превосходное семейство, жившее на улице Виктории. Особенно хорош был господин. Его называли доктором, и он писал статьи в газеты. Только много позднее я поняла, что именно там стала социал-демократом. Они были выше меня настолько, что просто меня не замечали. Да что там, меня просто не существовало. При мне они портили воздух, разговаривали через мою голову, произносили непристойности, оставляли на простынях грязные пятна и странные резиновые напалечники.

Поначалу мне показалось, что эти люди начисто лишены стыда. Но потом, когда я увидела, как они ведут себя с приходившими к ним гостями, все поняла. Я не была для них человеком. Я была животным, чем-то вроде собаки.

Работать меня заставляли, как скотину, с шести утра, когда вставали их дети, и до позднего вечера, когда мне надо было убрать стол. Мою жалкую зарплату они пересылали матери. Каждые две недели меня отпускали домой на один вечер. Я шла не домой, а к Лизе. Я пробыла у господ два года, и могу сказать, что никогда не чувствовала большего одиночества.

Однажды ночью господин доктор сидел в столовой, писал статью и пил коньяк. Вдруг я услышала, как он, пьяно пошатываясь, идет через кухню к кладовке, которую они называли комнатой для прислуги. Когда он с трудом открыл дверь, я выскочила из кровати, а когда бросился на меня, ударила его ногой в пах. Хозяин взвыл. Прибежала разъяренная хозяйка. Пока они ругались, я надела свое пальтишко и опрометью бросилась вниз по лестнице. Сломя голову примчалась к Лизе и Рагнару. Никогда я не видела его в таком бешенстве, когда он прямо среди ночи побежал на улицу Виктории.

Что он сказал благородному семейству, погрозил ли он им побоями или полицией, я не узнаю уже никогда. Но, должно быть, он изрядно их напугал, потому что хозяева выдали мне выходное пособие – целых пятьдесят крон.

– Спрячь деньги от матери, – сказал Рагнар.

Я не знаю и того, что он сказал матери на следующее утро. Но после этого разговора она заболела и целых три дня пролежала в лихорадке. Когда мать на четвертый день встала, чтобы идти на работу, – в пекарне нельзя было болеть больше трех дней, – она попыталась поговорить со мной. Но ее слова были мне безразличны. Я знала, что ее победила.

– Ты тощая как привидение, – сказала она, вернувшись домой после обеда.

– Я уже не помню, когда хорошо ела, – ответила я. – Только объедки с хозяйского стола, а они редко оставляли объедки.

– Это всегда тяжело – есть хозяйский хлеб, – согласилась она.

Мать сделала мне бутерброд. Я бросила его ей в лицо и убежала к Лизе. Там я отъелась, там было хорошо с едой, невзирая на войну. В доме шушукались, что Рагнар проворачивает какие-то дела на черном рынке, но я не знала тогда, что это такое, да, впрочем, меня это и не интересовало. Я ела как безумная, а когда я уже не могла есть, Лиза отправляла меня гулять с детьми.

У нее были хорошие дети, спокойные и послушные. Вместе с ними мы открыли для себя Замковый лес. Он напомнил мне о доме своими порогами, но отличался большим изяществом, заросшими травой пологими холмами и большими, неизвестными мне деревьями. А какие там были цветы!

Вечерами, когда я ворочалась на диване в Лизиной кухне, я раздумывала о том, что же произошло в ту ночь, когда доктор был пьян. С волнением думала я о том, что ни капельки его не испугалась, – мысль о собственном мужестве доставляла мне неизъяснимое наслаждение. Только постепенно до меня дошло, что в ту ночь я просто не осознала своего страха.