Анна, Ханна и Юханна

Я не поняла, что это значит, но засмеялась и крикнула, что мне ничуточки не страшно.

– Тогда я правлю на Большой залив и с подветренной стороны подойду к Кловерёну! – закричал он. – Там есть удобная бухта. Она называется Утчефтен.

Все это звучало так, словно он читал стихи. Ветер усилился, и Арне снова закричал:

– Теперь надо убрать фок!

Я нарисовала в воздухе большой знак вопроса, и он, от души расхохотавшись, крикнул:

– Тебе придется править лодкой, пока я на носу буду заниматься парусом!

Я взялась за румпель, Арне показал мне направление – прямо к какому-то клочку земли, видневшемуся вдали. Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы научиться держать прямой курс.

Когда фок был убран, лодка вздрогнула и замедлила ход. Еще немного, и мы скользнули за островок, стало тихо, как в царствии небесном.

– Тебе придется снова взяться за румпель, пока я буду убирать грот.

Грот-парус резко надулся, сложился и упал на палубу. Потом наступила полная, оглушительная тишина. Слышался лишь тихий шелест лодки, скользящей по воде. Иногда звучал крик чайки, после чего тишина становилась еще более глубокой. Потом раздался громкий плеск – Арне бросил якорь и одним прыжком выбрался на берег, держа в руке канат.

– Здесь мы отлично устроимся, – сказал он, вернувшись на палубу. – Ты плачешь?

– Это от восторга.

Потом мы стояли на палубе, целовались и обнимались.

– Боже, – сказал он, – ты – девушка, о которой я мечтал всю жизнь.

Потом он показал мне свою лодку. Вниз, в каюту, вела лестница, ступеньки которой заканчивались у больших ящиков. В ящиках были кухонные принадлежности, стаканы, фарфоровые чашки и тарелки, ножи, столовые приборы и кастрюли. Еду Арне готовил в трюме под каютой, как он выразился, в кильсоне. Он показал мне керосинку и рассказал, как ей пользоваться.

Я готовила еду, пока Арне зачехлил паруса. Еда пахла восхитительно – яичница, жареная колбаса. Мы уписывали ужин так, словно не ели целую вечность.

– Море высасывает, – сказал Арне.

– Что ты имеешь в виду?

– В море всегда чувствуешь голод.

Я помню остров, цветы, которых прежде никогда не видела, помню тепло камней под босыми ногами и чаек, которые вились вокруг нас с безумными криками.

– Они охраняют свои гнезда с яйцами, – сказал Арне. – Не будем их тревожить.

То же самое говорил мне отец, когда весной мы с ним ходили в Ульвклиппан.

Мы вернулись на лодку и снова принялись ласкать друг друга и целоваться. Я чувствовала, как пространство между нами сгущается, насыщаясь электричеством, а кровь закипает в жилах.Потом я помню, что мне стало больно, а вскоре все кончилось. Для меня это было разочарованием. Ничего сногсшибательного я не ощутила.

В то время мы с мамой уже жили в квартире одни, и в ней теперь всегда был идеальный порядок. Я принесла домой герань, оставшуюся после закрытия на рынке цветочного магазина, а мама стала за ней ухаживать, и теперь весной на нашем подоконнике цвели цветы. В гостиной мы украсили стол вышитыми салфетками.

Настроение у мамы улучшилось, и не только потому, что наладились и стали более задушевными наши отношения. Нет, на самом деле мама просто перестала тревожиться за братьев. Все трое нашли хорошую работу и удачно женились.

Теперь мама часто бывала разговорчивой и даже болтливой. Мы могли часами сидеть вечерами на кухне и говорить о старине. Прошлое мы вспоминали вместе. Я лучше помнила леса и озера, соколов Ульвклиппана и вечернее пение птиц. Мама помнила людей – жену кузнеца с дурным глазом, самого кузнеца, который спаивал отца водкой. Помнила она и Анну, повитуху.

– Ты тоже должна ее помнить. Она жила у нас, когда ты была маленькая, – говорила мама, и я действительно вспомнила этого светлого человека, женщину, которая учила меня рукоделию, готовке и поиску лекарственных трав.

– Она была очень хорошим человеком, – говорила мать. – Добрым.

Она была как ангел, подумалось мне. Почему, как я могла ее забыть?

– Ее умению ты обязана жизнью, – сказала мама, и я услышала рассказ о тяжелых родах: «Младенец никак не хотел появляться на свет. Он держался за меня так крепко, что Анне пришлось разрезать меня».

Я была потрясена и старалась не вспоминать о субботнем свидании на лодке Арне.

Чаще всего мы говорили об отце и его сказках.

– Вы не помните сказок о Смерти, у которой в пещере горели свечи по числу живых людей?

– Да. Эта сказка была связана с Юханнесом.

Так я услышала рассказ о целителе, о смерти бабушки, о предсказанной смерти отца.

– Он точно предсказал год.

Рассказала она и об Ингегерде, мой тете, своей сестре, которая так и не вышла замуж и была свободным и самостоятельным человеком. Посреди рассказа она замолчала, а потом произнесла нечто удивительное:

– У нее была своя жизнь. Она всегда знала, как поступить умно и честно.

Я долго молчала, а потом рассказала маме об Арне. Она покраснела, как всегда, когда волновалась.

– Он сможет обеспечить тебя и детей?

– Да.

Она надолго задумалась, а потом спросила:

– Он тебе нравится?

– Думаю, что да.

– Вначале это не так уж и важно. Хорошего мужа начинаешь ценить не сразу, а только с годами.Как далеко это было от понятий, усвоенных мною у Сельмы Лагерлеф. Но я не смеялась, я надеялась, что мама окажется права.

Скоро настала суббота, когда Арне должен был прийти к нам в гости. До этого я успела рассказать ему о Дальслане, об отце, о братьях, которые с трудом привыкли к жизни в большом городе, о Рагнаре, заменившем нам отца. «Он необыкновенный, немного сумасшедший, но у него сейчас три грузовика, и он прекрасно себя чувствует, как всегда».

Пока я рассказывала о Рагнаре, у Арне был очень серьезный вид, но, когда я заговорила о маме, о том, что она очень добрая, но иногда бывает несдержанной и говорит что думает, как малое дитя, Арне просто просиял.

– Я люблю честных людей, – сказал он, – и не люблю лжецов.

– Господи! – воскликнула я. Я никогда не задумывалась о том, что мама и Рагнар – честные.Мы шли в это время по улице. Я остановилась и обняла Арне. Люди, шедшие мимо, засмеялись, а Арне немного смутился.

Дома все было очень красиво. На стол были выставлены самые дорогие чашки, постелены самые красивые салфетки, а к кофе было подано семь сортов печенья. Мама надела черное шерстяное платье, шарфик с люрексом, гофрированный воротничок и белый передник.